- Мне обещали место в первом классе, если кто-нибудь не явится, сказал он, отчасти чтобы осведомить стюардессу о положении дел, а отчасти чтобы дать понять окружающей его разношерстной публике, что он не имеет к ней никакого отношения.
- Мне очень жаль, сэр, - сказала девушка с ослепительной в своей неискренности улыбкой, - но на этом самолете нет мест первого класса.
Затем она любезно усадила на места подле него болезненного на вид итальянского мальчика и его мать с грудным ребенком на руках. Камерон повернулся к ним с беглой улыбкой и спросил, не летят ли они в Рим.
- Si [да (итал.)], - устало сказала женщина, - моя не говорит английский.
Как только они сели, она вынула из коричневого бумажного мешка бутылку с лекарством и протянула ее сыну. Мальчик не хотел принимать лекарство. Он прикрыл рот рукой и повернулся к Камерону.
- Si deve, si deve [нужно, нужно (итал.)], - уговаривала мать.
- No, mamma, no, mamma [нет, мама, нет, мама (итал.)], - упрашивал мальчик, но она заставила его выпить.
Несколько капель лекарства пролились на одежду мальчика и распространяли отвратительный сернистый запах. Стюардесса закрыла дверь салона, и пилот объявил по-итальянски, а затем по-английски, что высота облачности нулевая и что они не получили разрешения на взлет, но ожидается, что туман, nebbia, скоро рассеется.
У Камерона затекли ноги, и, чтобы отвлечься от неприятной обстановки, он стал думать о Лючане. Он подробно вспоминал все части ее тела, все черты лица, словно описывал их кому-нибудь из знакомых. Он пояснял, что, будучи уроженкой Тосканы, она сохранила стройную фигуру, даже зад у нее не отяжелел, и, если бы не походка, замечательная римская походка, она могла бы вполне сойти за парижанку. Она была изящна, объяснял он своему воображаемому знакомому. Она обладала тем изяществом, какое редко встречается у итальянских красавиц: тонкие запястья, изящные кисти рук, округло-нежные плечи. О, в дождь и ветер держать в своих объятиях желанную возлюбленную! Кровь устремилась от бедер к мозгу, и Камерона снова охватило мучительное возбуждение. Он вспомнил некоторые подробности любовных забав, которые позволил себе во время последнего свидания с Лючаной. Его возбужденно росло, и вместе с ним росла кривая отвращения к самому себе, росла упорная жажда благопристойности, уживавшаяся с неистовствами буйной плоти. Он хорошо знал, что его плоть безрассудна настолько безрассудна, что требовала немедленного удовлетворения своего желания здесь, в салоне пассажирского самолета, где его ближайшими соседями были больной мальчик с матерью; но его совесть, цеплявшаяся за мечту о благопристойности, была, казалось, еще более безрассудной. Вдруг маленького мальчика, сидевшего слева от Камерона, вырвало лекарством, которое мать заставила его выпить. Рвота пахла горечью - горечью цветочной воды.
Это омерзительное происшествие начисто покончило с эротическими грезами Камерона. Приступ тошноты у мальчика мгновенно охладил пыл сладострастных мечтаний. Камерон помог стюардессе вытереть бумажными полотенцами свой забрызганный костюм и вежливо ответил на извинения матери. Он снова был самим собой, рассудительным, властным, высокоинтеллигентным человеком. Затем пилот объявил на двух языках, что разрешения на взлет не дают и самолет пока уведут в ангар. Высота облачности все еще была нулевая, но в течение часа ожидалась перемена ветра и прояснение.
Самолет поставили в ангар, где не на что было смотреть. Некоторые пассажиры вытянули ноги в проход. Никто не жаловался, разве только в шутку, и большинство говорило по-итальянски. Камерон закрыл глаза и попытался заснуть, но Лючана своей легкой походкой опять шагнула в его мечты. Он уговаривал ее уйти, оставить его в покое, но она лишь смеялась и снимала с себя одежду. Он открыл глаза, чтобы окружающая обстановка отрезвила его. Грудной ребенок плакал. Стюардесса принесла ребенку соску, а командир экипажа объявил, что туман сплошной. Через несколько минут их отвезут в нью-йоркскую гостиницу, и там они будут ждать, пока небо прояснится. Там их бесплатно накормят за счет авиакомпании; рейс намечается на четыре часа дня.
