Я был вынужден пожертвовать парой коробок и продать их содержимое в скупку, благо, букинистических магазинов тогда было в преизбытке и там платили, как сейчас говорится, живыми деньгами. Получив деньги, я раздал долги и стал всматриваться, как жить дальше. С женой и дочерью я общался по телефону, что весьма разоряло поступающими регулярно счетами, вел к тому же с ними интенсивную переписку. А с соседями почти не общался. "Здравствуйте", "до свиданья" - и все дела. Впрочем, установил на кухне нехитрый столик, повесил над ним подобранную на мусорной свалке полку и усвоил нехитрый распорядок-ритуал пользования ванной и туалетом.
Квартира была просторной: четыре немалые комнаты. Две смежные занимала семья из пяти человек (тёзка Петра, испитой пенсионер с шаркающей походкой сифилитика, любящий расхаживать в майке и трусах, да в тапочках на босу ногу, его жена-алкашка, продавщица овощного магазина, дочь-почтальонша с дочерью четырех-пяти лет и меняющийся время от времени любовник почтальонши, чаще всего тоже круглосуточно непросыхающий от спиртового зелья), одну, с балконом, выходящим во двор, обжил алкаш-тунеядец Коля, которого Петр через несколько месяцев принудил отселиться и вместо него после ряда непродолжительных одиноких владелиц въехала проститутка-надомница Раиса с дочерыо-негритянкой, у которой помимо клиентов был ещё навещающий её по выходным сожитель, чилиец по национальности, коротышка, метр с кепкой, но явно выросший в корень, ну а четвертая двадцати метровка была моей, увы, без балкона, зато почти во всю стену огромной линзой сверкало окно, выходившее прямо на Загородное шоссе. День и ночь слышался равномерный шум-гуд проносящихся всевозможных машин.
Подходит к окну, открывает-закрывает форточку.
Задумчиво смотрит вдаль и продолжает разговор.
Понятное дело, я ведь жил не в безвоздушном пространстве: учился, ежедневно занимался английским, собирался работать за границей, был спортсменом (сегодня этому вряд ли кто поверит, но я действительно ежедневно посещал секцию легкой атлетики, пробегал по 20-30 километров, тягал штангу, несмотря на близорукость, играл в баскетбол и футбол и постоянно боролся с бунтующей плотью.
Медицинские знания чуть-чуть подсушивали эмоции, помогали самообладанию, но полностью исцелить не могли. "Врачу, исцелися сам" призывал меня один замшелый хуесос, раздрочив приспешников-жополизов, голубых голубков обосранных. И чем черт не шутит, возможно, был прав.
Жаль, я не сохранил записные книжки, черновики. Ведь я всегда уничтожал строительные леса. Храм должен являться сразу во всем великолепии, не надо знать, из какого сора он вырос. Я очень любил Хлебникова, сразу выделил Селина, ещё сорок лет тему назад; мечтал о6 изданиях Генри Миллера, вот только Чарльза Буковски не знал. И вообще одним из моих первых наставников был всамделишный сумасшедший. Чуть позже я расскажу о нем, я давно хочу о нем рассказать. Вряд ли кто ещё помнит в моем родном городе П. Германа Ломова. Хотя он жил в одном подъезде, вечно вонявшем мечей и фекалиями, с небезызвестным уже и вам Калькевичем. Юным Калькевичем, не написавшем ни строчки прозы, только пробующем переводить с английского Киплинга и Браунинга. А что до Ломова, жива ли его жена, между прочим, врач по профессии? Наверняка живы его дети, но и они, скорее всего, плохо помнят отца, он ушел из жизни, когда они ещё не ходили в школу.
Начинает раздеваться. Снимает пиджак, брюки.
Раздевается почти догола.
Наконец-то встал рано. Горло лучше. Но спина все болит. Поехал кататься на велосипеде, на дачную окраину. Долго говорил с одним жителем. В кабак ходят больше, фруктовые сады вырубили. Вот тебе и перестройка. Некоторые живут хуже (врал, естественно, почти все плохо живут), но все, говорят, как будто лестно, что свободные, на траве лежи, сколько хочешь. Хотел поехать к Аховым. Близится Рождество, традиционная рождественская встреча. Застолье. Собрался к Вырубовым. Там как всегда гоп-компания. Прошлый раз Валерию дразнили коронацией до слез. Она ни в чем не виновата, но мне стало неприятно, долго туда не поеду. Или, может это оттого, что она слишком много мне показывала дружбы. Страшно и женитьба и подлость - т. е. Забава ею. А жениться, много надо переделать, а мне ещё над собой надо работать, выше уже столько об этом сказал.
