Слышна мелодия "Уральской рябинушки". Подпевает.
Встал поздно с горловой болью. Ничего не делал. Приехали Веденеевы. Валерия была лучше, чем когда-нибудь, о фривольность и отсутствие внимания ко всему серьезному ужасающее. Я боюсь, это такой характер, который даже детей не может любить. Провел день, однако очень приятно.
Все-таки из меня ничего не вышло. Гребаный крот! Столько задатков отпустила природа, и ни один не сработал в полную силу. До сих пор не знаю ни одного языка по-настоящему, не врач, не переводчик, не поэт и уж тем более не критик и не прозаик. Разве что пищу не про заек, а про кроликов.
А уж сколько было энергии, сколько пару! Всё ушло в свисток. Странное дело: бездари всегда преуспевают, знать, они лучше умеют договариваться друг с другом, и успешно делят общественное богатство, славу, почет... Я же, конформист по складу характера (впрочем, и взрывчат - бездумный марсианин, типичный Овен), никак не овладею искусством устраиваться поудобнее. И Карнеги не раз читал, и разумом как будто всё понимаю, но - не судьба... Ко мне цепляются в автобусе, в метро, на работе, я вызываю злость и зависть, и как бы ни съеживался - внутренние углы выпирают из каждой кожной складки. Впрочем, и Наташевич такой, и Кроликов Колюнчик, Кольча, как бы последний ни старался льстить и жополижествовать, выходит у него чрезвычайно топорно, неаккуратно. Пожалуй, только один Ваня Черпаков хавает и лыбится умильно: лесть приятна-таки, как лечебная грязь. А Арнольд Перчаткин? И он при всей спокойной мудрости и осторожности не смог держаться на уровне, и его сбросила гигантская центрифуга Пен-клуба: среди беззубых пеньков тоже нет товарищества, и каждый цепляется оставшимися корневищами за мерзкий суглинок, страшась лишиться животворной влаги или хотя бы мечты о триумфе.
Что ж, вернусь к своим баранам. В медсанчасть № 6 я пришел на медсестринскую (медбратовскую) практику сразу же после второго курса медвуза - восемнадцатилетним долбоёбом и в ответ на предложение врача-куратора не отбывать студповинность, а поработать всерьез, но за деньги (приятная разница), согласился, не раздумывая. Когда в твоей семье и отец (отчим), и мать - медики, а бабка - ворожея, помогать страждущим естественно не западло. К тому же я медсанчасть эту знал вдоль и поперек, исходив с матерью почти все отделения (кстати, она трудилась последовательно инфекционистом, завотделением, потом дослужилась до главврача).
День, ночь (смена 12 часов), сутки дома - такой график дежурств по нраву и размеру пришелся. Медбрат в хирургическом отделении (не "чистом", заполненном плановыми до - и послеоперационными больными, а - в "грязном", набитом по завязку страдальцами после травм, несчастных случаев, с ожогами и переломами) должен уметь делать всё: не только подкожные и внутривенные инъекции, но и внутривенные (до сих пор помню, как мои наставницы лихо всаживали иглу в едва различимую юркую венку на запястье или в насквозь прорубцованный запаянный сосудистый жгут в локтевой впадине), не перепутать таблетки, дать вовремя подушку с кислородом, измерить градусником температуру дважды в сутки, протереть тела "лежачих" больных (не встающих с постели и не "ходячих" камфорным спиртом, выслушать первые жалобы (до врача) и попытаться правильно помочь, а главное - не навредить...
Снова берет в руки скальпель. Смотрит на него.
Ночи - как правило - бессонные. Только под утро можно вздремнуть, покемарить полтора-два часа, не всегда выпадает такое счастье. В "грязной" хирургии почти все больные крайне тяжелые. Не могу забыть Сережу П.. десятилетнего, а может, семилетнего мальчика-кузнечика с высохшими ногами и руками. Между ног у него стояла то ли литровая, то ли пол-литровая стеклянная банка, в которую был опущен катетер, через который постоянно точилась моча. Грудная клетка - гармошкой, одни ребра торчали.
Случайный выстрел старшего брата. Пуля застряла в шейном отделе позвоночника, перебила спинной мозг. Жила одна голова. Всё, что ниже демаркационной линии, постепенно отмирало, лишенное иннервации. Дышал Сережа через клапан в трахее, ему сделали трахеотомию (разрез дыхательного горла). Клапан постоянно забивало слизью, которую отсасывали специальным насосом. Но влага вновь и вновь скапливалась в легких, и слизь снова забивала узкую металлическую трубочку, через которую шел воздух.
