- Равиль, сколько сейчас времени? - почему-то шепотом спросил Михаил.
- А... Без двадцати четыре, - спокойно ответил товарищ.
- Ой, пошли обратно, ребят, - предложила Катя.
На обратном пути им встретилась странная картинка, вырезанная, очевидно, ножом в мягкой стене из песчаника. Человеческая фигурка без лица и без ножек. Рядом была выцарапана надпись на латыни:
"HOMO - HUMUS".
Здесь, в экстремальном подземелье, казалось - какую чушь ни выцарапай, все получится глубокомысленно. Рядом с надписью была выжжена кротовая жопа, никуда не указывающая, просто так.
Немного поплутав, вернулись и, мысленно подгоняя примус, с остервенением набросились на гороховый суп из концентратов. День, конечно, выдался тяжелый и начался слишком рано. Когда, помыв с Катей посуду, Саша взялся за гитару, то оказалось, что не игралось и не пелось. Он пощипывал струны, то ли настраивая, то ли просто так. Вдруг в темноте главного входа в грот, освещенного из экономии всего одной свечой, мелькнул луч мощного фонаря. В проходе показалась лохматая голова и сказала:
- Здорово.
Следом появился весь человек - в добротном черном, должно быть, пожарном комбинезоне, с хорошим фонарем в руках. Вошедший был довольно высок и костляв, имел редкую клочковатую бороду.
- Ой, какие люди! - воскликнул Василий. - Крот!
- Здравствуйте, мы много о вас слышали, - торопливо проговорила Катя, но Крот даже не повернул к ней головы.
Он присел рядом с Василием, и тот протянул руку знаменитому пещернику.
- Здорово, Петь.
- Ты же знаешь - я за руку не здороваюсь. Его выпуклые неподвижные глаза отражали свет свечи как-то замутненно. Хотелось взять мягкую фланельку и протереть эти окуляры.
- Ты где стоишь? - спросил Василий.
- А... там, - неопределенно махнул рукой Крот так, словно в его распоряжении был весь земной шар и расположиться на постой он мог где угодно. Поводил народ по достопримечательностям?
- Конечно. На Водокапе были, в гроте у Саратова, на Стиксе... - ответил Василий.
- Ниже не были?
- Нет... В Систему Крота хотелось бы... Не сводишь?
- Отчего не свести? Свожу. Вы тут, кажется, одни остались. Надолго залезли?
- Не знаю. Может, на недельку...
- Свожу - чего не сводить. Хоть в Систему Ада сведу, - добавил Крот как-то многообещающе.
- Мы что, тут в самом деле одни? - вдруг осведомился Миша.
- Одни, - хищно посмотрел на него Крот, и кротовые глаза вдруг заблестели, точно их обладатель прозрел. - Не считая двоих солдат в Передней. Придурки какие-то. Залезли на десять метров и ждут, что дальше будет. А чего там...
- Крот, пожрать не хочешь? Суп, правда, .съели, но вот чай, печенье, паштет.
- Давай.
Пока Крот насыщался, Саша нашел, наконец, нужный строй и запел трагическую песенку "Ой-ё", сочинение "Чайфа". Но никто не подхватил, не поддержал. Катя сидела, уткнув нос в колени, и тихонько посапывала. Равиль тоже, кажется, уже видел сны. Михаил боролся с тяжестью век.
- Хорошо играешь, - похвалил Сашу Крот. - А ты знаешь эту, как ее, "Атланты небо держат"? Недавно услышал песенку...
- Недавно? - удивился Саша.
Даже те, кто почти спал, удивились - как можно было только недавно услышать эту песенку Берков-ского, написанную лет тридцать назад.
- Чего там наверху новенького? - спросил Крот.
- Да чего там может быть новенького, - пожал плечами Василий. - Война в Чечне.
- В чем?
- В Чечне. Доллар растет по копейке в час. "Спартак" - чемпион. Черномырдин...
Но Крот не стал интересоваться, чего там наверху Черномырдин.
- Ладно. Смотрю - вы тут носом клюете. Завтра увидимся.
- А ты где стоишь? - еще раз попытался узнать Вася.
- Я вас найду.
И Крот исчез.
Мишин подозрительно исправный хронометр показывал шесть часов вечера. Но в сон клонило всех. Если не считать кратковременного и неглубокого отРуба в электричке, прерванного к тому же контролерами, то путешественники были на ногах почти двое суток. Поэтому, не сговариваясь, все расползлись по своим спальным мешкам.
У Саши и Кати были мешки, сплетенные "молниями" в один, находившийся на вежливом удалении от остальных.
Когда Василий задул свечу, сразу наступила темнота. Она была настолько всеобща, велика и непроницаема, что кряхтение, шебуршание и сопение укладывающихся ко сну казались каким-то странным шлейфом чужого мира, совершенно неуместным тут.
