Мимо, хромая, прошла пожилая чернокожая женщина в грязном шарфе и грубых ботинках без шнурков; напевая, она тащила за собой деревянную тележку, забитую тряпками и пустыми бутылками. Старуха обогнула двух мальчишек семи-восьми лет, которые, присев на корточки, играли в карты у каменного здания в начале переулка. Один из мальчишек глянул на женщину через плечо, вскочил, выхватил что-то из ее тележки и, смеясь, вернулся к товарищу. Старуха продолжила свой путь, так и не заметив пропажи. Второй паренек собрал карты и тоже что-то цапнул из тележки, после чего оба бросились наутек.
Но тут Финн стремительно рванулся за мальчишками и перерезал им путь, прежде чем они улизнули в соседний переулок. Выкрикнув непонятную фразу, Финн схватил проказников за уши и потащил обратно к пожилой женщине. Вернув украденное, пацаны спешно ретировались, потирая уши, сердито зыркая на обидчика и бормоча под нос ругательства. Старуха остановилась и оглянулась, наконец обратив внимание на суматоху вокруг тележки. Увидев Финна, она замахнулась на него тонкой рукой с узловатыми пальцами, а тот засмеялся и двинулся назад к крыльцу, на ходу разводя руками.
Пия невольно улыбнулась.
— Ты ее знаешь? — спросила она.
— Нет, — стараясь отдышаться, ответил Финн. Он снова сел на ступеньку рядом с ней и вытер пот со лба. — Но я каждый божий день вижу, как она продает на углу тряпье и бутылки. А вот пацанов знаю: первейшие дебоширы на районе.
— Они на тебя разозлились, — заметила Пия.
— Ну еще бы, — кивнул он. — Но ко мне они не сунутся.
— Хорошо, что ты заставил их вернуть украденное. Благородный поступок.
Финн смущенно ухмыльнулся:
— Вот так чудеса. Значит, считаешь меня героем? Спасибочки тебе, Пия Ланге.
Неожиданно Пия покраснела. Не найдясь с ответом, она просто кивнула и снова уставилась на стайку цветных девочек. Интересно, Финн и правда счел ее слова чудесными или просто насмехается? Судя по ухмылке, комплимент ему польстил, и Пия решила остановиться на этом. Впрочем, какая разница? Узнав, что она немка, он сразу перестанет с ней разговаривать.
Финн наклонился вперед, упершись локтями в колени, и тоже стал смотреть на девочек, играющих в классики.
— Мы приехали из Ирландии три года назад, — сообщил он. — А ты давно в Штатах?
— С четырех лет, — ответила Пия.
Паренек удивленно вздернул брови:
— Да неужто?
Она кивнула.
— И все время обретаешься туточки, в Филли[6]?
Пия покачала головой:
— Мы приехали из Хейзлтона. Фатер… то есть мой папа добывал там уголь в шахте.
Финн присвистнул.
— Зверски тяжелая работенка.
Пия снова кивнула. К счастью, он не отреагировал на немецкое слово. А может, просто не заметил.
— Этот город поначалу слегка шибает по башке, — заметил Финн. — Но ты привыкнешь. Мой папаня жутко хотел перевезти нас сюда, да только сам так и не повидал Филадельфию.
— Почему?
— Не вынес дороги.
— Мои соболезнования.
— Ага, спасибочки. Маманя с тех пор совсем плоха стала, и мы со старшими братьями приглядывали за ней и за дедом. Но пол года назад одного брательника в армию забрали, а другой вкалывает в две смены на ткацкой фабрике. Я тоже хочу зарабатывать, но маманя говорит: сначала школу закончи. В Дублине нам туго приходилось, но и тут, кажись, не лучше. Все равно же по дому скучаешь, даже если понимаешь, что уехали мы не просто так.
Тут Пия впервые как следует разглядела доброе лицо Финна и светло-карие, с ореховым оттенком глаза. Он словно читал ее мысли.
С того дня они стали друзьями. Финну было все равно, что она немка, и он не спрашивал, почему она отказывается играть в «кошкину люльку» и другие игры, требующие тесного контакта. Однажды он отправил ей по бельевой веревке, натянутой через переулок между окнами их квартир на четвертом этаже, записку со словами: «Круто было познакомиться, подруга!» С тех пор они начали обмениваться посланиями воскресными вечерами, конечно, если створки окон не примерзали в холода и удавалось найти клочок бумаги, не отложенной на военные нужды. Записки были простенькими и ничего не значили: просто «приветик», забавная шутка или картинка, — но у них с Финном появился свой маленький секрет.
