Киона со слезами на глазах отложила письмо в сторону, не дочитав его до конца. Фокстерьер, сидя в своей корзине, стоявшей на полу между двумя этажерками, заставленными книгами, бросил на нее взгляд, который показался ей сострадательным.
«Да, Фокси, я, как это ни глупо, снова плачу. Понимаешь, это ожидание становится уж слишком долгим. Мне хотелось бы снять это ожерелье. Мои косы ведь уже доросли до груди, не так ли? К счастью, у меня есть мои ученицы, мой класс, моя – как выразился журналист – уникальная школа. Но насчет уникальности журналист был неправ: первым такую школу создал Овид. Вот его-то бесплатная школа возле резервации и была в свое время уникальной».
Киона покачала головой, чувствуя досаду из-за того, что так сильно нервничает, и злясь из-за того, что приходится подчиняться судьбе, которая у нее, как она считала, очень нелегкая. За последние два года, прошедшие в учебе, работе и тщетных надеждах, она научилась контролировать дарованные ей природой удивительные способности. Ей удалось это сделать благодаря чтению соответствующей литературы и благодаря опытам, которые она проводила, оставаясь наедине с собой. Она знала теперь, что к билокации следует прибегать только в самых крайних случаях, и потому никогда не пыталась предстать перед взором Людвига или его детей, поскольку они все трое жили спокойной жизнью в доме семьи Бауэр в благоприятной обстановке.
Что касается способности Кионы читать чужие мысли, то она использовала ее преимущественно с животными. Она теперь запросто могла усилием воли отгородиться от мыслей и чувств своих родственников и прочих людей, находящихся рядом с ней. Только лишь ее видения по-прежнему не подчинялись ей и «капризничали»: начинались, когда она этого не хотела, и, наоборот, не начинались, когда она пыталась заглянуть в свое будущее или в будущее других людей.
Чтобы успокоиться, Киона решила совершить прогулку. Она свистнула фокстерьеру и надела старую соломенную шляпу.
– Пойдем поболтаем немного с Фебусом и Базилем. Я поняла, что тебе уже надоело сидеть взаперти в этой комнате. Однако тебе следовало вести себя прилично и не кусать моих учениц за щиколотки, когда они играют в мяч.
Песик побежал вслед за ней, однако едва он оказался на крыльце фермы, защищенном от солнца и дождя широким навесом, как вдруг начал неистово лаять.
«Ты меня напугал, дуралей!» – проворчала Киона.
Ее сердце сильно забилось. Почувствовав головокружение, она схватилась за перила и закрыла глаза. Звуки, раздававшиеся вокруг нее, вдруг стали необычно громкими. Она услышала с удивительной отчетливостью, как поют птицы, как шумит ветер в ветках деревьев, как жужжат пчелы возле цветов яблони… «Недомогание… У меня начинается недомогание! – испугалась она. – Но почему?»
Она с ужасом подумала, что увидит сейчас, как кто-то из близких ей людей оказался в беде, или сильно заболел, или же стал жертвой несчастного случая… Однако увидела она нечто совсем иное. Перед ее взором предстал Людвиг – ярко освещенный солнцем, загорелый, с коротко подстриженными волосами, с напряженным выражением лица, в котором чувствовались волнение и нетерпение, хотя его светлые глаза улыбались и поблескивали от огромной радости.
– Он скоро вернется. Я скоро получу от него письмо! – воскликнула Киона.
– Он уже вернулся, Киона, посмотри на него, посмотри на меня, – раздался в ответ ласковый голос.
Он раздался так близко, что Киона с ошеломленным видом открыла глаза.
Людвиг стоял на нижней ступеньке крыльца. Он был точь-в-точь таким, каким Киона только что увидела его в своем мимолетном видении, но теперь он уже не улыбался, а смеялся. Его появление здесь было таким неожиданным и невероятным, что Киона несколько секунд стояла абсолютно неподвижно, не веря своим глазам. Однако затем все ее сомнения развеялись. Два с лишним года разлуки тут же улетучились из ее памяти так, как будто тот день зимы 1950 года, в который они расстались, был не далее как вчера.
– Но как ты здесь оказался? – спросила Киона, бросаясь в объятия Людвига.
– Я совершил долгое путешествие – очень долгое – и наконец-то прибыл в хороший порт.
