Метис, расчувствовавшись, стал мысленно благодарить Киону. Ему подумалось, что она сумеет подбадривать и с добротой и мудростью прививать знания детям народа, из которого происходит и она сама. Он представил себе на мгновение некую магическую связь в виде невидимой нити, протянутой через все помещение между двумя сестрами, которые обладают огромными сердцами и жаждут справедливости и которых Творец всего сущего наделил ослепительной красотой и удивительными талантами. Когда Эрмин пела, она, как и Киона своими неподражаемыми улыбками, излучала доброту, способствующую утверждению гармонии.
Она сейчас пела, немного наклонив голову. Ее фигура, ярко освещенная светильниками, слегка раскачивалась. Индейцы восторженно слушали ее. Когда она замолчала и поклонилась публике, началась настоящая буря – буря оглушительных аплодисментов и радостных криков.
– Черт побери, это было превосходно! – воскликнул Жослин. – Зрители, похоже, очень довольны.
– О-о, да, они счастливы, очень счастливы! – заявила Киона.
– Но концерт, я надеюсь, еще не закончился, да? – поинтересовалась Эстер. – В санатории Эрмин исполнила, помимо всего прочего, замечательный отрывок из «Травиаты».
– Этого произведения в программе сегодняшнего концерта нет, – вежливо ответила Лора.
– Мин исполнит еще три произведения: «Гимн любви», «Мои башмаки» Феликса Леклерка и – самой последней – песню «Голубка».
– «Голубка»! – ошеломленно повторил Овид. – Но ведь…
– Тихо! – оборвала его Киона. – Подождите немного, прежде чем задавать какие-то вопросы.
Овид не стал упорствовать. Эрмин стала петь «Гимн любви», однако пела она его совсем не так, как Эдит Пиаф, поскольку их голоса были похожи друг на друга лишь своей необыкновенной силой и больше ничем. Эрмин привнесла в исполнение немного веселья и чуточку страсти, и это вызвало восторг у индейцев, очень многие из которых понимали по-французски, а то и говорили на этом языке. Затем настал черед песни «Мои башмаки».
Мои башмаки побродили по свету,
Из школы меня отнесли на войну.
Я в них пересек половину планеты,
Бывая у разных несчастий в плену.
Мои башмаки по долинам шагали
И даже когда-то топтали луну,
И с феями рядом они ночевали,
Заставив сплясать далеко не одну…
Этой песне, сочиненной жителем Квебека, восторженно аплодировал Наку, которому она очень понравилась. Эрмин, допев песню до конца, поклонилась. Выпрямившись, она поблагодарила публику за аплодисменты и добавила:
– Перед тем как спеть последнюю песню, я хотела бы сказать вам, как сильно я растрогана тем, что нахожусь здесь, среди вас, вместе со своими родственниками. Я видела так много радостных взглядов и так много аплодирующих детских ручек, что обещаю вам, что буду приезжать сюда каждый год, чтобы дарить вам подобные моменты радости. Мне хотелось бы поблагодарить месье Овида Лафлера, благодаря которому мне стал аккомпанировать на школьном пианино мсье Антуан Потвен, специально приехавший сюда из Шамбора, – его я тоже благодарю. Мне известно, что уже много лет Овид Лафлер является вашим другом и посвящает себя вам. Поэтому в качестве последнего произведения концерта я выбрала его любимую песню – «Голубка».
Раздались громкие крики – крики одобрения. Старый шаман Наку провел своими худыми пальцами по волосам Тошана, все еще сидящего у его ног, и прошептал ему на языке монтанье:
– Этот учитель тоже украл бы у тебя твою жену. Когда владеешь настоящим сокровищем, нужно за ним присматривать, а ты не всегда это делал. Но тебе повезло: Канти любит только тебя.
Метиса очень обрадовали эти слова шамана, хотя он и раньше не сомневался в том, что Эрмин любит только его. Она на всякий случай заранее предупредила его, что посвятит исполнение песни «Голубка» Овиду, поскольку знала, что Тошан бывает ревнив, и не хотела провоцировать очередной всплеск ревности. Дождавшись конца песни, Тошан восторженно сказал шаману:
– Я буду помнить об этом, Наку. Я больше не буду разлучаться с ней, моей удивительной супругой.
– Значит, теперь я могу спокойно уйти, – пробормотал старик.
Эти его слова были заглушены взрывом аплодисментов, смешанных с восторженными криками. Эрмин кланялась направо и налево. Киона, пробравшись через переполненное помещение, бросилась к своей сводной сестре. Они встали рядом друг с другом в золотистом свете светильников: одна – в розовом платье со стразами, вторая – в платье цвета осенней листвы, которое, казалось, было сшито специально для нее. Вьющиеся волосы Кионы были собраны на затылке в хвост и завязаны разноцветной ленточкой. На ее шее висело ожерелье из ракушек, слегка поблескивавшее своим перламутром на фоне кожи медного цвета.
