Затем он, нервничая, прикурил сигарету. Взгляд его зеленых глаз стал меланхолическим. Его охватили сомнения: ему показалось, что он играет с огнем.
– Вы наверняка почувствуете ко мне жалость после того, как прогуляетесь по моему саду, – наконец сказал он. – Но лично я не боюсь жалости. Чего я боюсь – так это потерять шанс стать вашим другом.
– Вы знаете, а ведь страх – плохой советчик. Я, кстати, совсем не расположена вас за что-либо осуждать.
Эстер замолчала. Она в своей жизни сталкивалась с чудовищами в человеческом обличье, с безжалостными преступниками, и поэтому у нее выработались свои подходы к оценке людей. В данном случае она полагала, что если этот учитель помогал индейским детям и если его высоко ценили Эрмин и Тошан, то он попросту не мог совершить ничего предосудительного.
– За последние годы я сильно изменился, – начал рассказывать Овид. – В начале войны я и летом, и зимой разъезжал по региону Лак-Сен-Жан в поисках каких-нибудь заработков в дополнение к моей основной работе. Я страстно увлекался французской и американской литературой и много читал. Литературные произведения были для меня чем-то вроде Библии, заменяли собой духовного наставника. У меня возникла навязчивая идея научить читать индейцев, чтобы им стала доступна эта духовная мощь. Они очень быстро прониклись ко мне симпатией, и я завел среди них много друзей. В 1939 году одна очень набожная индианка монтанье познакомила меня с Эрмин, Снежным соловьем. Я вскоре в нее влюбился, и эта любовь и украсила, и опустошила мою жизнь, потому что Эрмин обожала своего мужа.
Он из уважения к Эрмин решил соврать:
– Я хочу подчеркнуть, что между нами никогда ничего не было – никогда и ничего! Да и кто станет соперничать с Тошаном Дельбо, которого называют в прессе повелителем лесов и красавцем метисом!.. Ну да ладно, хватит об этом. Мало-помалу я перезнакомился со всеми ее близкими родственниками – Лорой, Жослином, детьми. О военных годах у меня, в общем-то, остались хорошие воспоминания, потому что я помог Эрмин забрать Киону из государственной школы-интерната. Затем мы писали статьи, в которых рассказывали о безобразиях, имевших место в такого рода заведениях. Я с ностальгией вспоминаю о том, каким я тогда был, ибо я ревностно защищал индейцев. А еще я восхищался Кионой, удивительные способности которой заставляли меня усомниться в абсолютной правильности моих материалистических воззрений. Мало-помалу я ожесточился в ходе мимолетных любовных интрижек, которые не могли привести ни к чему серьезному, и своего траура по большой, но безответной любви. Каких только усилий я не предпринимал, чтобы отвлечься от грустных реалий моей жизни: и старался говорить более грамотно, избегая местных словечек и выражений, и читал все больше и больше, и беспрестанно что-то изучал… Но все было бесполезно.
Эстер посмотрела на Овида с задумчивым видом, а затем отпила немного лимонада и закурила сигарету.
– Пока что я не услышала ничего шокирующего, – сказала она. – Я без труда могу себе представить, что какой угодно мужчина может влюбиться в Эрмин и сохранять это чувство много лет. Она женщина удивительной красоты, и красота эта не только физическая. Она представляется мне милой, нежной, щедрой, умной. А что говорить про ее удивительный голос?! Столько замечательных достоинств в дополнение к ее прекрасным светлым волосам, белоснежной коже и большим голубым глазам! Лоранс на нее очень похожа – больше, чем Мари-Нутта.
Овид, сильно смутившись, опустил голову. Однако затем он – в поспешной манере – решился быть предельно откровенным и рассказал, ничего не утаивая, о том, что произошло у него с Лоранс. Эстер на этот раз так удивилась, что, сняв свои солнцезащитные очки и не произнося ни слова, с недружелюбным видом стала смотреть куда-то в сторону.
– И случилось так, что этот нелепый поцелуй стал прелюдией к нашей с вами встрече, Эстер, – добавил Овид. – Я пребывал в полном замешательстве, потому что не знал, каким образом мне дать задний ход, когда на крыльце дома семьи Шарденов вдруг появились вы. Я все понял для себя в тот момент, когда наши с вами взгляды встретились… Вот такие дела! Вы, наверное, теперь меня презираете, и я вполне этого заслуживаю. Я не мог скрыть от вас этот прискорбный эпизод, который позволил мне понять одну вещь: я потерял уважение к самому себе из-за того, что мне польстили чувства, возникшие ко мне у Лоранс – невинной шестнадцатилетней девушки. Ну да ладно… Я сейчас соберу остатки этого нашего пикника, и затем мы поедем на сыроварню. Если, конечно, вам все еще хочется туда поехать.
