Жюстен вздохнул с облегчением. Значит, до сих никто про них с Мариеттой не догадался…
— Молитва помогает мне обуздывать порывы такого рода, — сказал он, разворачиваясь лицом к отцу. — Кстати, я искренне рекомендую вам очистить совесть перед Господом. Почему вы не ходите со мной к мессе? Семье Ларошей отведена в церкви целая скамья, и после смерти мадам Аделы она всегда пустует.
— Я слишком много нагрешил, чтобы так обременять кюре, — иронично заметил помещик. — Исповедаться после службы — нет, об этом не может быть и речи. И вообще — что за разговоры? Ты правда представляешь меня в церкви, с облаткой в зубах?
Жюстен встретился с Ларошем взглядом, но почти сразу же отвернулся и посмотрел на портрет Элизабет, висевший тут же, на зашитой дубовыми панелями стене, между портретами Аделы и Катрин.
— Отец, что такого страшного вы могли сделать? — спросил он.
Алин за дверью затаила дыхание. К этому времени рядом с ней уже стояли садовник Алсид, помощник престарелого Леандра, и нервно теребящая фартук Сидони. Не хватало только кухарки Ортанс, крупной женщины средних лет, которую не интересовали дела хозяев и остальной прислуги.
— Этот молодой мерзавец хочет меня выгнать! — зло прошептала Алин. — Вот ведь наглый! Если мсье послушается, я пропала!
— До чего дошло — позорище! — пробурчал Алсид. — Этот сосунок, сын Мадлен, распоряжается в доме! Думает, хозяин у него в руках. Мамаша — убийца, чего же от сыночка ждать? Вздорная была баба. Хозяин вчера говорил, что на этой неделе она в тюрьме и померла.
— Мсье знает, что делает, иначе не привел бы мсье Жюстена жить в замок, — подала свой тонкий голосок Сидони.
Гуго Ларош услышал, что в соседней комнате, столовой, кто-то шепчется. Передернул плечами — разумеется прислуга. Подслушивают.
— Лучше б мы об этом поговорили утром, на улице, подальше от любопытных ушей, — недовольно сказал он, указывая на дверь. — Жюстен, если Алин вернется ночевать на чердак, ты останешься? Я распоряжусь, чтобы она носила только черное платье и поменьше показывалась тебе на глаза.
В одно мгновение грозный помещик превратился в униженного просителя. Жюстен этого точно не ожидал. Он затеял ссору, исключительно чтобы позлить Лароша, и вдруг такой результат!
— Ты — отрада моей старости, — признался тот. — Когда я вижу тебя верхом — светлеет на душе. Мне так хотелось сына! Адела уже не могла родить мне детей. Но теперь у меня есть ты и я наконец-то счастлив!
— Вы не ответили, — жестко оборвал его юноша. — Что такого страшного вы совершили? Если не хотите исповедаться перед священником, признайтесь сейчас, и, может быть, я буду снисходительнее.
Устав от препирательств, Ларош рухнул в кресло возле монументального камина с высеченными на камне фамильными гербами.
— Хорошо, признаюсь: я — груб, часто вел себя эгоистично и слишком часто прибегал к насилию. Ты и сам это знаешь. Пострадал в тот день, когда я отхлестал Элизабет за то, что посмела мне перечить. И, как многие мужчины, люблю вино и красивых молодых женщин. Но разве это страшный грех?
— Это — нет. Но я знаю об одном вашем проступке, о котором вы, кажется, забыли…
Жюстен умолк. Подошел к двери в столовую и распахнул обе створки. Слуги попятились. Сидони с Алсидом побежали в сторону кухни, Алин не сдвинулась с места. Лицо у нее было пунцовое, и злость его совсем не красила.
— Я хочу переговорить с мсье! — сказала она.
— Не сейчас, Алин. Ступай в комнату мадам Аделы, собери свои вещи и отнеси обратно в каморку, — ответил Жюстен.
— Нет, мерзнуть там я не стану! Мсье! Мсье! — позвала она, пытаясь поймать взгляд престарелого любовника.
Гуго Ларош встал и тяжелым шагом направился к ним. Жюстен предусмотрительно отступил.
— Делай, что тебе велит мой сын! — Помещик сурово сдвинул брови. — Скройся и не смей больше вокруг нас вертеться! Если чердак тебя не устраивает, собирай чемодан — и к родителям!
Ошарашенная такой суровой отповедью, Алин убежала, глотая слезы. Мужчины услышали, как гремит под ее шагами чердачная лестница. Ларош похлопал Жюстена по плечу.
— Идем в курительную, мой мальчик. Не знаю, что такого ты узнал и от кого, но поговорим лучше там.
