— Ваша Кибела — просто чудо, мсье Жюстен. Крепкая, и аллюр у нее знатный! Имя ей очень подходит.
— Так звали богиню, олицетворение природы-матери, весьма почитаемую в античные времена. Ее первый хозяин был человек начитанный.
— Как и вы, мсье, — ввернул довольный конюх.
Жермен хотела было уйти, но Жюстен попросил ее задержаться. И объяснил удивленной горничной:
— Мне нужен свидетель для важного дела. Вы как раз подходите!
Девушка смутилась, посмотрела на него непонимающе. Роже хотел ее подбодрить, но не осмелился.
— Роже, мы с тобой друзья, и ты отлично ходишь за моими лошадьми, — сказал Жюстен, спешиваясь. — Давно хотел сделать тебе подарок, но все не мог подобрать подходящего. Теперь — дело другое. Я дарю тебе Кибелу! Бери и владей.
Он через барьер перебросил парню уздечку. Жермен смотрела на них во все глаза.
— Мсье, не надо! Это лишнее, — стал возражать Роже.
— Ты сто раз говорил, что мечтаешь иметь собственную лошадь. Я не шучу, и я купил ее для тебя. Можешь уводить в денник, чистить, задавать ей корм. А завтра займешься объездкой.
— Спасибо, мсье Жюстен! У меня голова идет кругом! Спасибо большое!
Роже, с блестящими от слез глазами, выглядел таким счастливым, что Жермен, чувствительная душа, тоже прослезилась.
— Я так за вас рада! — тихо сказала она. — Но побегу, Ортанс ждет овощи!
Она уже не видела, как Жюстен, перескочив через загородку, хлопнул парня по плечу. Ей навстречу катил на велосипеде посыльный в униформе. Притормозил, поздоровался:
— День добрый, мадемуазель! Телеграмма для мсье Лароша!
Жюстен уже бежал к ним. Схватил послание из Нью-Йорка, поблагодарил посыльного, который тут же повернул назад. Жермен тихонько вздохнула. Для нее, скромной деревенской жительницы, мир ограничивался Пуатье и Рюффеком, где она два года служила в доме нотариуса. Подумав немного, она решила непременно посмотреть в словаре, что представляет собой эта Америка — страна, где живет Элизабет, красивая молодая дама с такими ясными голубыми глазами.
Жюстен, пристроившись с северной стороны конюшни, в третий раз перечитал телеграмму.
Новость и правда была экстраординарной.
«Нашли папу. Он жив. Уточняю: Гийом Дюкен, мой отец, жив. Пока не говори ничего дедушке Туану. Папа в коме. Жди письмо. Люблю тебя. Элизабет»
Он поцеловал клочок бумаги, благодаря Всевышнего. Ему передалась радость, которую испытывала в тот момент его обожаемая принцесса, как если бы их и не разделяли океаны и континенты.
Нью-Йорк, французская больница, суббота, 15 июля 1905 года
Элизабет сидела у кровати отца. В палате они были одни. Жан вышел покурить на улицу, на солнце. Все свое время он делил между больницей и магазином. За пять дней состояние пациента улучшилось. Сестры, которым помогала квалифицированная медсестра «из мирских», заботились о его туалете и выполняли все необходимые гигиенические процедуры.
— Вам этим заниматься не пристало, — заявила сестра Бландин, когда Элизабет предложила свои услуги. — Почаще держите мсье Дюкена за руку, рассказывайте о прошлой жизни. Врачи считают, это ему на пользу.
Последние сомнения развеялись, когда Батист Рамбер пришел навестить своего давнишнего компаньона, с которым они объехали всю Францию. В курс дела его посвятила Бонни. Батист прослезился, вспоминая прошлое, и твердо заявил: это Г ийом!
— Точно он! Исхудал, конечно, и постарел. Но не узнать его невозможно!
Жан поблагодарил его за эти слова, несмотря на уверенность в своей правоте, записи в регистрационных книгах и наличие шрамов. С этого момента для персонала больницы Мартена не существовало. Элизабет лучилась радостью каждый раз, слыша обращение «мсье Дюкен» или «мсье Гийом».
Оставалась лишь одна проблема, для них с Жаном самая насущная. Когда Гийом выйдет из комы — если это чудо все-таки случится! — как ему все объяснить? Да и поймет ли? Сколько раз они уже слышали: «Этот человек — слабоумный!»
— Папочка, милый, я тебя слабоумным вовсе не считаю, — говорила Элизабет, поглаживая пальцы отца. — Знаешь, что я думаю? Когда человек вообще ничего не помнит, когда в памяти — пустота, ему весь окружающий мир кажется враждебным. У тебя долго единственной целью было уцелеть, заработать пару центов, чтобы заплатить за проживание монахиням, или просто на еду. Тебя часто терзали голод, холод, одиночество. Боже мой! Страшно подумать, что все эти годы, пока ты скитался по Нью-Йорку вместе с тысячами других бедолаг, я жила в тепле, носила красивые платья и лакомилась деликатесами, не понимая, какое это благо!
