Стиснув зубы, с остановившимся взглядом, она снова и снова намыливала между ног, где болело, потом ополаскивалась водой, которая разбрызгивалась по вощеному паркету, и снова принималась себя тереть. Окончательно выбившись из сил, она облилась из кувшина, схватила мыло и вымылась еще раз, твердя про себя, что переломить судьбу не вышло, и еще больше - хотя что толку? - от этого злясь.
Бонни слушала под дверью, затаив дыхание. Она инстинктивно угадала причину этого лихорадочного купания: Элизабет пытается смыть с себя позор и гнусность того, что с ней случилось.
«Хотя блузка на ней не была порвана, и юбка тоже. И я уже поверила было, что она говорит правду. Что он ее всего лишь толкнул, как меня!» - рассуждала она.
По ту сторону двери Элизабет, тяжело дыша, вытиралась. Начав одеваться, она с горьким сожалением посмотрела на красивую юбку в синюю и белую полоску, в которой ездила на лодочную прогулку.
«Господи, словно сто лет прошло! - сказала она себе. - Я и не знала тогда, как я счастлива!»
Вернувшись в комнату, Элизабет застала Бонни над кожаным саквояжем - та как раз его закрывала. Молодая женщина молча надела свои лучшие ботинки. Из ванной она вышла с безмятежным видом, а влажные волосы уже успела заплести в косы.
- Я почти готова, я тоже еду налегке, - сказала гувернантка.
- Спасибо, Бонни! Где моя бархатная сумочка с полотняной подкладкой?
- В третьем ящике комода, мадемуазель.
Элизабет двигалась механически под пристальным взглядом Бонни. Она вытрясла из футляров все драгоценности, сложила их в сумочку. Туда же отправилась толстая пачка банковских билетов и чековая книжка[63].
Потом она сходила в комнату Аделы, где все лежало на тех же местах, что и в момент ее смерти.
- Возьму все, что можно обратить в наличность, - сказала она, беря бабушкин комплект с изумрудами, кольца и золотые луидоры. - И не смотри на меня так, Бонни! Это мое наследство, я ничего не краду!
- Мадемуазель, я не поэтому на вас так смотрю, - вздохнула гувернантка. - Он вас изнасиловал, верно? Как в вашем кошмаре.
- Нет, что это еще за выдумки? Он взял бумажник и сбежал!
- Почему вы тогда так долго мылись?
- Потому что хотела быть чистой! - возмутилась Элизабет, но с подозрительной дрожью в голосе. - Ты меня раздражаешь, Бонни! Если расписание не поменяли, примерно через три часа мы будем в поезде Ангулем - Париж. Я прихватила буклетик на том крошечном вокзале в Вуарте, когда прошлым летом в первый раз собралась уезжать. Но, видно, тогда еще было не время, я должна была остаться - чтобы узнать правду. Я уверена, мама этого хотела!
- Хорошо-хорошо, - пробормотала потрясенная Бонни.
- Я знаю что делаю, - продолжала Элизабет. - Если чередовать рысь с галопом, лошадки породы коб могут пройти больше пятнадцати километров в час. Надо поспешить! Хочу заехать на мельницу, поцеловать дедушку Туана, потому что теперь мы уже точно больше не увидимся. Клотильде и Анне-Мари я оставлю записку. Они найдут ее позднее, перед ужином, когда нас хватятся.
Бонни надела редингот и шляпку. Элизабет, в приталенном жакете, с бежевым платком на шее, начертала на верхнем листке из стопки писчей бумаги:
«Милая бабушка Клотильда, милая Анна-Мари!
Серьезные причины вынуждают меня немедленно уехать из страны. Сожалею, что не смогла с вами попрощаться. Простите, однажды вы все поймете. И, прошу, поспешите с возвращением в Сегонзак, я вам туда напишу. Конечно же, Бонни уезжает со мной, и Ричард тоже.
Элизабет».
- Они обе такие милые! Наверняка расстроятся, - сокрушалась Бонни. - И так вас любят!
- Мне очень жаль, но выбора у меня нет! Монстр, породивший мою любимую мамочку, вернется этой ночью, завтра или послезавтра, но обязательно вернется. Такие, как он, бездушные негодяи всегда возвращаются в логово, и если мы с ним столкнемся лицом к лицу, я его убью! Стрелять из ружья он меня научил.
Элизабет стиснула зубы, и дыхание ее стало прерывистым. Гувернантка в панике схватилась за саквояжи. Драгоценности и деньги она спрятала в хозяйском, под нательным бельем Элизабет.
- Мадемуазель, лучше бы нам поторопиться! - сказала она.
