- Нет, не эту, Бонни, а другую, поменьше. Ее мне смастерила мама уже на пароходе - из деревянной чурочки и носовых платков. Давай подумаем вместе! Как мог наш багаж очутиться на чердаке замковой башни?
Гувернантка, которая в последнее время заметно похудела, легко устроилась на полу, по-портновски поджав под себя ноги, и окинула взглядом чемоданы.
- Ну, мадемуазель, это просто. Когда чемоданы нашлись, их сразу вернули вашему деду Ларошу. Наверное, служащие компании их осмотрели и узнали имя кого-то из ваших родителей.
- Но в таком случае их отправили бы на мельницу. Фамилия Ларош нигде не фигурировала, и адрес, замок Гервиль, тоже.
С этим Бонни пришлось согласиться. Элизабет тыльной стороной кисти смахнула слезы со щек.
- В любом случае, если предположить, что багаж привезли сюда, дед или бабушка должны были мне об этом сказать и показать его!
- Может, не хотели вас расстраивать?
- Может быть, только я с трудом в это верю. Особенно что касается деда. Он изменился в лучшую сторону, не могу отрицать, но временами меня преследует ощущение, что ему это тяжело, что он прилагает нечеловеческие усилия, чтобы сдерживаться, и… что он все еще может мне навредить.
- Уж этого можно точно не бояться, мадемуазель! - с уверенностью заявила гувернантка. - Мсье Ларош не посмеет. Судите сами: при сестре он ведет себя смирно и очень боится, что вы можете уехать.
Элизабет вздохнула, поддаваясь щемящему чувству. Она погладила отцовский картуз, потом - пакетик-саше с лавандой, который нашелся между ночными рубашками Катрин.
- А этот кожаный бумажник случайно не вашего отца? - неожиданно поинтересовалась Бонни.
- Где ты его нашла?
- За чемоданом. Вон тем, с инструментами. Хотя, простите за дерзость, я в этом сомневаюсь. Это крокодиловая кожа, очень дорогая.
- Покажи! - воскликнула молодая женщина. - Нет, в первый раз вижу этот бумажник. Думаешь, внутри деньги? Он такой толстый… Нет, тут какие-то бумаги, расписки!
Несколько минут - и Элизабет все стало ясно. Пока она по очереди читала бумаги, глаза ее расширялись от невыразимого ужаса. Бонни внимательно следила за тем, как меняется выражение очаровательного лица ее подопечной, как она бледнеет.
- Быть того не может! - наконец едва слышно проговорила молодая женщина. - Нет, он не мог. Нет, он бы не посмел!
Она умолкла - так ей было больно, так плохо. Потребовалась вся выдержка и прилив безрассудной ярости, чтобы тут же, на месте, не лишиться чувств. И все же она предпочла лечь на пол.
- Вот и объяснение, Бонни! Читай! Я хочу, чтобы ты сама все прочла.
Вскоре уже гувернантка принялась причитать: «Господи милосердный! Быть этого не может!» Но худшее было впереди.
- Самое страшное, мадемуазель, на этих двух листках, свернутых вчетверо. Вы их пропустили. Наверняка это странички из дневника вашей матушки. Они с одним неровным краем, и дата совпадает!
Преисполнившись сочувствия, Бонни помогла молодой госпоже подняться, потерла ей виски и щеки. Наконец Элизабет достаточно пришла в себя, чтобы прочесть написанное Катрин, чей почерк выдавал ее спешку или даже панику.
«10 декабря 1878 года. Проклятый день и проклятая ночь. Я объявила отцу, что выхожу за Гийома в январе, потому что через двенадцать дней стану совершеннолетней. Он словно с цепи сорвался. Мама еще не вставала с постели, у нее снова случился выкидыш. Она слышала наши крики, потому что это была жуткая ссора. Отхлестав меня по щекам, это чудовище, именующее себя образцовым отцом, вдруг поцеловал меня в губы - отвратительным образом, крепко прижав меня к себе. Я ощутила его возбуждение, и это было омерзительно. Он трогал меня за груди, потом ниже живота, через платье. Я сначала испугалась, но потом стало так противно, что я укусила его за щеку. Он разжал руки, и я убежала к себе и заперлась.
В ту ночь он барабанил в мою дверь и умолял открыть - чтобы извиниться. Но я знаю, чего он на самом деле хотел. Я не открыла, а потом, улучив момент, убежала к маме.
Завтра же я убегу из дома! Антуан Дюкен согласился приютить меня до свадьбы. Гийом с братьями в случае чего меня защитят. Наконец-то мой кошмар кончится!»
