— Сириус, ваше величество.
Около одиннадцати вечера у Янушкевича в кабинете раздался телефонный звонок. Государь лично повелел отменить общую мобилизацию.
Когда Сазонову об этом сказали, он пошел спать и не велел себя будить. Утром сквозь сон слышал под самыми окнами: «Боже, царя храни», «Да здравствует Сербия!», «Да здравствует Франция!».
К чаю пришли хмурые Нератов и Шиллинг.
— На Садовой уже двух немцев выбросили из трамвая, — сказал Шиллинг.
— Наших в Берлине начали выкидывать еще третьего дня, — сказал Нератов.
Позвонил Янушкевич:
— Ради Бога, Сергей Димитриевич, не могли бы мы снова встретиться?
— Мне нетрудно, но толк какой?
— Умоляю вас. Положение страшное. Надо что-то предпринять.
Сухомлинов уже сидел у Янушкевича. По его пунцовой лысине и приподнятым бровям Сазонов понял, что военный министр «проснулся». За все дни кризиса он первый раз выглядел взволнованным по-настоящему.
— Проклятый телефон, — горячился Янушкевич, — не будь его, я получил бы распоряжение об отмене на целых полтора часа позднее, и тогда уже нельзя было бы отменить мобилизации. А теперь мы в нелепом положении. И это в то время, когда в Германии объявлен кригс-гефар-цуштанд, призван ландштурм, созданы баншутц-команды.
— Да что там баншутц-команды! — пробормотал Сухомлинов. — Разведка доносит, что в Германии тайно идет самая настоящая мобилизация.
— Что же мы можем, Владимир Александрович?
— Надо во что бы то ни стало убедить государя отменить запрет.
— Поклонюсь в ноги, если вам удастся это сделать.
— Кланяться нам придется, Сергей Димитриевич. Ни я, ни Николай Николаевич не пригодны больше в роли председателей. Каждый из нас пытался убеждать его величество, но успеха не имели. На вас вся надежда.
— Господа, я и без этого везу немалый воз; он впору более крепкой лошадке.
— Сергей Димитриевич, не за себя просим. Подумайте только, что немцы уже на шестой день после начала войны могут пойти в наступление, а наша мобилизация протянется чуть не месяц. Нас возьмут голыми руками.
— Но если государь не внял голосу вас, военных, то какая надежда, что он послушает меня, штатского? Кроме того, сильно подозреваю, что результат будет прежний, государь даст согласие, а через некоторое время последует отмена.
— Ну нет! Только бы получить приказ, а там я сломаю телефон, уйду так, чтобы меня нельзя было найти.
— Извольте. Пусть не скажут потом, будто и отказался сделать все от меня зависящее. Я готов испросить аудиенцию у его величества, но что из этого получится — не знаю.
Сазонов соединился по телефону с Александрийским дворцом и долго ждал, пока император подошел и взял трубку. Послышался его далекий, как из-за моря, голос. Сазонов назвал себя и прибавил, что находится в кабинете начальника Генерального штаба. Государь внезапно замолчал. Потом:
— Что же вам угодно, Сергей Димитриевич?
— Осмелюсь просить ваше императорское величество принять меня по очень важному делу.
Снова молчание. Наконец тихо и с прудом:
— Я приму вас в три часа.
— Не возражаете ли, чтобы на вашем докладе присутствовал генерал Татищев? — спросил государь, когда Сазонов вошел в кабинет. — Он хочет сегодня ехать в Берлин, к месту своей службы. Ему, как свитскому генералу, прикомандированному к особе германского императора, очень важно быть в курсе всего, что нас сейчас занимает.
— Ваше величество, я буду очень рад присутствию генерала, но сомневаюсь, чтобы ему удалось доехать до Берлина.
— Вы думаете, уже поздно?
— Поздно, ваше величество.
Позвали Татищева.
— Садитесь, Илья Леонидович, вам будет полезно послушать, что скажет Сергей Димитриевич.
Получив позволение начать, министр сообщил прежде всего о мобилизации германской армии: она не объявлена официально, но идет полным ходом. Говорят, будто генерал фон Мольтке предъявил имперскому канцлеру род ультиматума. Как начальник штаба, он требует, чтобы война немедленно вступила в свои права, иначе не отвечает за ее успех. Теперь вся машина Германской империи с бешеной скоростью идет к войне. Если принять во внимание австрийские приготовления, то положение создается грозное. Мы рискуем, по словам генерала Янушкевича, проиграть войну, не успев вынуть шашки из ножен. Ни о какой мобилизации четырех военных округов отныне речи быть не может. Думать надлежит не о демонстративном воздействии, а о спасении отечества. Если сегодня не будет отдан приказ об общей мобилизации, завтра положение может стать катастрофическим.
