Кроме того, на борт эсминца были доставлены прежде невиданные контейнеры, под усиленной охраной.
Появились медики – на сей раз настоящие, сведущие в инфекционных болезнях, не чета «доктору» Валентине Баутце.
По окончании ремонтных работ прибыла особая комиссия, чего раньше тоже никогда не случалось. Все говорило о том, что эсминцу выпало некое особое предназначение.
Со всех ремонтников взяли строжайшую подписку о неразглашении. Им повезло: в штабе высказывались и более радикальные предложения. Некоторые чины ратовали за физическую ликвидацию участников. Но рабочих рук катастрофически не хватало, и бригаду оставили в живых. Что до расформированного экипажа, то всех моряков постарались спровадить в наиболее горячие точки. Эти люди вообще ничего не знали о происходящем, но командование предпочло дополнительно подстраховаться.
Но самые странные метаморфозы претерпели трюмные помещения.
В них были выстроены жилые отсеки, несколько штук. По комфортабельности они сильно отличались от тех, что обычно предназначались для экипажа, а ведь и традиционные каюты нельзя назвать хоромами. Новые отсеки были похожи, скорее, на тюремные камеры.
Там же оборудовали еще две «комнаты». В них разместили медицинское оборудование и необычного вида аппаратуру. Упомянутые контейнеры поставили на пол, и все последующее прикрылось завесой уже абсолютной секретности.
Разительно изменилось и пищевое довольствие. Были выписаны продукты, по калорийности значительно превосходившие обычные пайки. О причинах могли догадаться лишь сами участники будущей драмы, знакомые с усиленным питанием по лазарету Валентино. Впрочем, новые обитатели эсминца не забыли и о себе, запаслись с размахом. Заказанного провианта было слишком много для нескольких заморышей-заключенных – нацистские исследователи пользовались случаем пожить в свое удовольствие, коль скоро есть такая возможность. К тому же особенности предстоявших экспериментов оправдывали оздоровительные мероприятия – в том числе и для персонала. В известном смысле гитлеровцы, будучи живыми существами, очутились в одной лодке со своими жертвами и тоже могли повредить здоровье.
Иоахим Месснер был назначен ответственным за все.
...Раскидав узников по «каютам», он обошел лаборатории, где шли последние приготовления. Обе лаборатории располагались на максимальном удалении одна от другой – во избежание погрешностей.
Убедившись в удовлетворительном состоянии помещений и оборудования, штурмбанфюрер взялся за противочумные костюмы. Надев один, он придирчиво проверил подачу воздуха, герметичность. Убедился, что костюм не особенно стесняет в движениях: прошелся по новоиспеченным отсекам, показался подопытным. Две девочки, увидев жуткую фигуру в противогазе и комбинезоне с капюшоном, потеряли сознание. Из-под маски прыснул довольный смешок.
Немецкий юмор, как правило, не отличается особой утонченностью, так и Месснеру особенно нравились примитивные забавы.
Непродолжительное братство по несчастью распалось, и Сережка Остапенко остался в одиночестве.
Вид человека, наряженного в защитный костюм – понять, что это Месснер, было невозможно, – дополнительно укрепил его в мысли, что мучения, начавшиеся в лагерной амбулатории, послужили только началом чего-то большего, главного. И это главное такого рода, что выпутаться уже не удастся. И никто уже не намерен беречь «материал», коль скоро хозяева стараются в первую очередь обезопасить самих себя, напяливают неудобную и тяжеловесную одежду, а детей содержат в чем мать родила.
У заключенных и в самом деле отобрали одежду. Во-первых, голым не убежишь, хотя бежать и без того было невозможно. Во-вторых, на одежде экономили. Выходили гроши, не шедшие ни в какое сравнение с расходами на питание, но проявления бюрократии зачастую поистине иррациональны. В-третьих, так легче было отслеживать внешние изменения, которые неизбежно наступят в результате «воздействия».
Это гнусное иносказательное слово прекрасно вписывалось в ряд прочих, горячо любимых во все времена разнообразными душегубами в погонах, – «изделие», «событие», «мероприятие» и т. д.
