Давай, пока не поздно,
Пока ещё зима,
Скорей наденем лыжи —
И самолётами со двора!
Впредь думайте самостоятельно. Всего вам хорошего. Серёжкин. Литконсультант».
— Какой Тютчев? Откуда он взял Тютчева? — прочитав письмо, возмущались Сиракузовы. — И почему он прислал ответ на ваш адрес?
Они говорили это так искренне, что и я, и Вера стали думать, не перепутал ли что-нибудь этот литконсультант Серёжкин.
Но затем всё встало на свои места. Вера зашла в библиотеку и посмотрела формуляр Сиракузовых. И знаете, какую книгу они читали последней? Ф. И. Тютчев «Избранные стихотворения».
— Ну, что вы теперь скажете? — спросила их Вера.
Притихшие Сиракузовы мрачно молчали.
— Теперь вся Москва будет знать, что мы списываем у Тютчева, — сказала Вера. — А может, и Ленинград тоже. А мы, Лапины, даже у своих соседей по парте никогда не списываем!..
— Ну уж, конечно! — сразу оживились Сиракузовы.
А на следующий день пропала наша семейная реликвия.
— Если они завтра придут в школу с ободранными руками, значит, кресало у них, — сказал я.
— Почему? — спросила Вера.
— Они обдерут руки, высекая огонь. Помнишь, я тоже ободрал — всё время не туда кресалом тюкал? И они обдерут.
На следующий день в школу оба белобрысых Сиракузова пришли с исцарапанными руками.
— Ну?! — торжествующе сказал я.
— Что — ну? — спросили они.
— Руки! Вы кресалом по рукам тюкали. Отдавайте наше кресало!
И хотя они доказывали, что это их исцарапал наш кот Кирюша, мне было всё ясно.
— Приедет из отпуска мой отец, поговорит с вашим — сами отдадите наше кресало, — сказал я. — А за то, что нашего Кирюшу мучили, я вам сейчас влеплю!..
— А это ты видел? — спросили Сиракузовы. — Это мы тебе сейчас влепим. Не трогали мы твоего Кирюшу. Мы друг с другом на саблях дрались!..
Но мы всё равно прекратили с ними всякое общение и даже в школу стали ходить отдельно.
— А почему вы в школу ходите теперь отдельно? — спросил меня Михайла Михайлович Зарынкин.
— Так, — сказал я, совсем не думая, что на следующий день он пошлёт нас всех троих к тёте Галине в парикмахерскую.
Возможно, это было только совпадение, а возможно, он надеялся, что по дороге мы помиримся.
Дело было так. На географии, изучая природные ресурсы, я получил вдруг записку от Сиракузовых. «Некоторые говорят, — писали они, — что у них пропало кресало. А зачем ты вчера приходил с кресалом в парикмахерскую, а?»
Я разозлился и ответил: «Не был я вчера у парикмахерской. Я там давно уже не был».
— Кстати, о парикмахерской, — отбирая записку, сказал Михайла Михайлович. — Всем троим вам пора подстричься. Вы заросли.
И после уроков мы отправились стричься: Сиракузовы по одной стороне улицы, я — по другой. Сначала мы шли не торопясь, как бы соблюдая дистанцию, но потом, видно, решив опередить меня, Сиракузовы галопом бросились по улице и прямо ворвались в парикмахерскую.
— Это моё кресло! — заорали они и, путаясь в дверных портьерах, ринулись занимать места.
— Да вы что? — хватаясь за кожаный ремень, о который точат бритвы, спросила их тётка Галина. — Не знаете, как нужно входить в парикмахерскую? А если бы тут был народ?
И тут вошёл я.
— Кто последний? — услышав все эти переговоры, вежливо спросил я.
— Вот как нужно входить в парикмахерскую! — заявила им тётя Галина и, смахнув с кресла одного из Сиракузовых, сказала мне: — Садись!
Я сел.
— Как подстричь? — всё ещё сердито спросила меня тётя Галина.
— Под барана его, — ответили за меня Сиракузовы.
— Отправляйтесь за портьеры, — ответила им тётя Галина. — Я думаю, — не обращая больше на них внимания, продолжала она, — хватит носить тебе чёлку. Ты уже в пятом классе.
— В пятом, — сказал я.
— Большой парень.
— Большой, — сказал я. — А что мне носить?
— Канадскую скобку.
Я замер. Сиракузовы тоже. Канадская скобка — это как раз было то, о чём мы неоднократно просили тётю Галину.
— Это как раз то, что тебе надо. Лицо у тебя худощавое, сам ты тощий, а волосы тёмные.
— Тёмные, — на всякий случай взглянув на себя в зеркало, сказал я.
Тётя Галина осторожно повернула мою голову двумя пальцами, прикидывая, вероятно, как лучше стричь.
