Или, в случае с Ричардом Гэнси III, перерождённых.
Мистер Грей попросил
— Могу я взглянуть?
Она передала записи и наблюдала за медленным движением листьев над головой, пока он пробирался через имена. Как же она любила это буковое дерево. Так же часто, как и будучи маленькой девочкой, она выходила прислонить руки к прохладной, гладкой коре или усесться в витиеватых оголенных корнях. Однажды, она помнила, она написала письмо буку и положила его в пенал, который втиснула в корни. Они давно проросли вокруг коробочки, совершенно её спрятав. Сейчас же она хотела бы прочитать то письмо, так как помнила только о его существовании, но не о его содержании.
Мистер Грей стал тих. Осторожным голосом он уточнил:
— Гэнси?
Самое последнее имя на самой последней странице.
Она только пожевала нижнюю губу.
— Он знает?
Она качнула головой, лишь чуть-чуть.
— Ты знаешь, сколько ему осталось?
Она снова покачала головой.
Его глаза тяжело смотрели на неё, а затем он просто вздохнул и кивнул, солидарность тех, кого оставили позади, тех, кто не в списке.
Наконец, он сказал:
— Множество обещаний нарушаются, Блу.
Он отхлебнул пива. Она свернула кусок бумаги, чтобы спрятать Джесси Диттли, а потом открыть снова. В темноте она спросила:
— Вы любите мою мать?
Он уставился наверх сквозь тёмное кружево листьев. Затем кивнул.
— Я тоже.
Он мрачно согнул указательный палец. Нахмурившись, произнёс:
— Я не хотел подвергать твою семью опасности.
— Я знаю, что вы не хотели. Не думаю, что кто-нибудь так считает.
— Я должен принять решение, — сказал он. — Или план. Полагаю, я решу к воскресенью.
— Что магического в воскресеньи?
— Это дата, которая раньше была очень важна для меня, — пояснил Серый Человек. — И кажется, уместно сделать её днем, когда я стану человеком, каким, как думает твоя мама, я мог бы стать.
— Надеюсь, человек, каким, как думала мама, вы могли бы стать, это человек, который находит матерей, — отозвалась Блу.
Он встал и потянулся.
— Helm sceal cenum, ond a þæs heanan hyge hord unginnost.
— Значит ли это: «Я собираюсь быть героем»?
Он улыбнулся и перевел:
— Сердце труса – это не приз, но отважный человек заслуживает своего сияющего шлема.
— Так я и сказала, — ответила Блу.
— В основном.
Глава 18
Гэнси не спал.
Так как у Блу не было сотового, у него не было способа нарушить правила и позвонить ей. Вместо этого он начал лежать в кровати каждую ночь с закрытыми глазами, держа руку на телефоне, ожидая увидеть, собиралась ли она позвонить ему из телефонной\швейной\кошачьей комнаты своего дома.
«Прекрати, — твердил он себе. — Прекрати желать этого...»
Его телефон зажужжал.
Он приложил трубку к уху.
— Вижу, ты всё ещё не Конгресс.
Сна не было ни в одном глазу.
Взглянув в сторону закрытой двери спальни Ронана, Гэнси взял очки, журнал и вылез из постели. Он закрылся в кухне-ванной-прачечной и сел напротив холодильника.
— Гэнси?
— Я тут, — отозвался он тихо. — Что ты знаешь о голубокрылом чирке?
Пауза.
— Вот что вы обсуждаете в Конгрессе за закрытыми дверями?
— Да.
— Это утка?
— Дзынь! Очко на Фокс Вей. Банковский праздник, толпа сходит с ума! Ты знала, что они неспособны летать один месяц за лето, когда линяют одновременно все их перья?
Блу поинтересовалась:
— А так разве не у всех уток?
— Разве?
— Это проблема с Конгрессом.
— Не будь со мной забавной, Сарджент, — сказал Гэнси. — Джейн. Ты знала, что голубокрылый чирок должен съедать сто грамм белков, чтобы восстановить шестьдесят грамм нательных и хвостовых перьев, потерянных за это время?
— Не знала.
— Это около тридцати одной тысячи беспозвоночных, которых они должны съесть.
— Ты зачитываешь конспект?
— Нет. — Гэнси закрыл журнал.
— Ну, это было очень познавательно.
— Всегда.
— Тогда ладно.
Возникла другая пауза, и Гэнси понял, что она повесила трубку. Он прислонился к холодильнику с закрытыми глазами, виновный, успокоенный, сумасбродный, сдержанный. Через двадцать четыре часа он бы ждал этого снова.
Ты благоразумен. Ты благоразумен. Ты благоразумен.
