— Кей — нет! Нет! — задыхался он. Его лицо позеленело. — Я не дотронулся до тебя, Кей! Я просто хотел поговорить. Я хотел помочь тебе и твоему брату. Положи это, Кей! — Он нес какую-то чушь от ужаса. — Разве мы не можем быть друзьями, Кей? — хныкал он.
— Прекрати это! — прошипела она. Она высоко подняла нож, положив левую руку на стол и наклонившись к нему. Ее лицо превратилось, каждая линия и поверхность и вырезанная округлость, в маску полного презрения. Я сказала тебе, что твое физическое наказание наступит позднее. Подумай об этом, пока будешь его ждать.
Нож описал дугу и спустился, каждая унция маленького тела была вложена в этот удар. Арманд Блуэтт закричал — нелепый, хриплый, высокий звук. Он закрыл глаза. Нож обрушился на твердую поверхность кофейного столика. Арманд извивался и забивался обратно в подушки, он двигался в сторону и назад вдоль стены, пока ему некуда больше было двигаться. Он остановился нелепо, на четвереньках, на диване, попятился в угол, пот и слюна бежали у него по подбородку. Он открыл глаза.
Очевидно ему понадобилось только доля секунды, чтобы сделать это истерическое движение, потому что она все еще стояла у стола; она все еще держала ручку ножа. Его лезвие застряло в толстой доске, пройдя через плоть и кость ее руки.
Она схватила бронзовый нож для разрезания бумаги и засунула его под платок на своей руке. Когда она выпрямилась яркая артериальная кровь била из обрубков трех отрубленных пальцев. Ее лицо под косметикой было бледным, но ни один мускул не дрогнул; на нем все еще было написано гордое, чистейшее презрение. Она стояла стройная и высокая и накручивала носовой платок на ручку ножа, накладывая жгут, и смотрела на него сверху вниз. Когда он опустил глаза, она с презрением сказала:
— Разве это не лучше, чем то, что вы планировали? Теперь вы сможете всегда хранить часть меня. Это намного лучше, чем использовать что-то и потом вернуть.
Струя крови уменьшалась до отдельных капель по мере того, как она скручивала жгут. Потом она подошла к стулу, на котором она оставила свою косметичку. Из нее она вытащила резиновую перчатку. Прижимая жгут к боку, она натянула перчатку на руку и расправила ее на запястье.
Арманда Блуэтта начало рвать.
Она накинула пальто на плечи и пошла к двери.
Когда она отодвинула задвижку и открыла ее, она окликнула его соблазнительным голосом:
— Это было так чудесно, Ар-манд, дорогой. Давай сделаем это снова скоро…
Сознанию Арманда потребовался почти час, чтобы выкарабкаться из колодца паники, в который оно свалилось. В течении этого часа он сидел на корточках там на диване в своей собственной блевотине глядя на нож и на три все еще белых пальца.
Три пальца.
Три левых пальца.
Где-то глубоко в его сознании это что-то для него значило. Пока что он не разрешал этому подняться на поверхность. Он боялся, что это произойдет. Он знал, что это произойдет. Он знал, что когда это произойдет, он почувствует всепоглощающий ужас.
«Дорогой Бобби, — писала она, — я не могу думать о том, что мои письма будут возвращаться с пометкой «адрес не известен». У меня все в порядке. Это первое и главное. У меня все в порядке мартышка, и тебе не нужно волноваться. У твоей старшей сестры все в порядке.
У меня сплошная путаница, может быть в этом твоем правильном госпитале ты сможешь лучше все понять. Я постараюсь все объяснить кратко и просто.
Однажды утром я работала в офисе, когда пришел этот ужасный Судья Блуэтт. Ему нужно было подождать несколько минут, прежде чем он мог увидеть старого Уоттла Хартфорда, и он использовал это время для серии своих обычных мерзких словесных пассов.
Мне удавалось отделаться от него до тех пор, пока этот старый лис не заговорил о папиных деньгах. Ты знаешь, что мы получим их когда мне исполнится двадцать один год — если та старая сделка снова не всплывет. Тогда она снова должна будет рассматриваться в суде. Блуэтт не просто был партнером — он судья по делам о наследстве. Даже если мы сможем добиться его отстранения от слушания этого дела, ты знаешь что он сможет найти кого-то другого, кто сможет занять его место. Ну, так вот, идея состояла в том, что если буду доброй и ласковой с Его Честью, любым мерзким способом каким он пожелает, то завещание не будет оспорено.
