Дела человеческие отказываются быть простыми… цели человеческие отказываются быть ясными. Задачей Зины была самоотверженность, однако ее цели были испещрены пятнышками подозрений и незнания, и ноша была тяжкой…
Как-то в темные предутренние часы дождь злобно бил по трейлеру, и в августовском воздухе была октябрьская прохлада. Дождь разбрызгивался и шипел как пенящаяся мешанина, которую она так часто чувствовала в сознании Людоеда. Вокруг нее был карнавал. Он был и вокруг ее воспоминаний, в течении большего количества лет, чем ей хотелось бы считать. Карнавал был целым миром, хорошим миром, он взыскал горькую плату за то, что предоставил ей там место. Сам факт, что там было ее место, означал поток изумленных глаз и указывающих пальцев: ТЫ НЕ ТАКАЯ, КАК ВСЕ. ТЫ НЕ ТАКАЯ, КАК ВСЕ. УРОД!
Она беспокойно заворочалась. Кинофильмы и песни о любви, романы и пьесы… в них была женщина — ее тоже называли изящной — которая могла пересечь комнату за пять шагов, а не за пятнадцать, которая могла взяться за дверную ручку одной маленькой рукой. Она поднималась в поезда, а не карабкалась в них, как животное, и пользовалась вилками в ресторане, не перекашивая при этом рот.
И их любили, этих женщин. Их любили, и они могли выбирать. Их проблемы выбора были трудно уловимыми, легкими — различия между мужчинами, которые были столь незначительны, что они едва ли могли иметь значение. Они не должны были смотреть на мужчину и думать прежде, прежде всего. Что значит для него то, что я урод?
Она была маленькой, маленькой в очень многом. Маленькой и глупенькой.
Единственное, что она могла любить, она подвергала смертельной опасности. Она сделала все, что могла, но никто не мог знать было ли это правильно.
Она начала плакать, тихонько.
Горти не мог услышать ее, но он пришел. Он скользнул в постель рядом с ней. У нее перехватило дыхание и какое-то мгновение она не могла выдохнуть воздух из горла. Затем она взяла его за плечи, отвернула от себя. Она прижалась грудью к его теплой спине, скрестила руки у него на груди. Она прижала его близко, близко, пока не услышала, как дыхание со свистом вырывается из его ноздрей. Они лежали неподвижно, свернувшись, прижавшись друг к другу, как две ложки.
— Не двигайся, Горти. Не говори ничего.
Они молчали долгое время.
Ей хотелось говорить. Она хотела рассказать ему о своем одиночестве, о своем желании. Четыре раза она уже сложила губы, чтобы заговорить, но не смогла, и вместо этого слезы намочили его плечо. Он лежал тихий, теплый и с ней — просто ребенок, но так сильно с ней.
Она вытерла его плечо простыней и снова обняла его. И постепенно неистовство ее чувства оставило ее и только что не жесткое давление ее рук ослабело.
Наконец она произнесла две вещи, которые похоже означали давление, которое она чувствовала. Потому что своими набухшими грудями, своим жаждущим лоном она сказала:
— Я люблю тебя, Горти. Я люблю тебя.
И позже, объясняя свою страсть, она сказала:
— Как я хотела бы быть большой, Горти. Я хочу быть большой…
После этого она смогла отпустить его, повернуться на другой бок, уснуть. Когда она проснулась в смутном полусвете она была одна.
Он ничего не сказал, он не шевельнулся. Он дал ей больше, чем любое другое человеческое существо дало ей за всю ее жизнь.
— Зи…
— Ммм?
— Я сегодня разговаривал с Людоедом пока они натягивали тент.
— Что он сказал?
— Ничего особенного. Он сказал, что горожанам нравится наше выступление. Я думаю, это настолько близко, настолько он может себе позволить приблизиться к тому, чтобы сказать, что ему самому оно нравится.
— Ему не нравится, — сказала Зина уверенно. — Что-нибудь еще?
— Ну — нет, Зина. Ничего.
— Горти, дорогой. Ты просто не знаешь, как лгать.
Наступила тишина. Затем:
— Я думаю тебе лучше будет рассказать мне, Горти.
— Ты не думаешь, что я смогу с этим справиться?
Она повернулась и посмотрела на него через трейлер.
— Нет.
Она ждала. Хотя было абсолютно темно она знала, что Горти закусил нижнюю губу и вскинул голову.
— Он захотел посмотреть мою руку.
Ее подбросило на кровати.
— Нет!
— Я сказал ему, что она меня не беспокоит. Боже — когда же это он лечил ее? Девять лет назад? Десять?
