Важенин сидел за столом и строчил наказному атаману донесение о появлении в станице холеры. Увидев вошедшего священника, тоже любившего позлословить в адрес атамана, Важенин, здороваясь с ним, тихо сказал:
- Воззри, отец Николай, на усы сего воина...
К великому изумлению Сейфуллина, усы Гордея Севастьяновича сейчас были не седые, как обычно, а пестрые, как сорочьи крылья.
- Что это, Гордей Севастьяныч, произошло с вашими усами? приглаживая черную бородку, спросил Сейфуллин.
- А что такое? - по привычке Турков тронул пальцами правый ус, но тут же, отдернув руку, поднес палец к носу, понюхал и, победно взглянув на попа, добавил: - Люблю, ета, когда деготьком пахнет... И чтобы вы знали, почтеннейший отец Миколай, чистый деготь - первейшее в нашей империи средство от холеры... Вот и фершал Василий Парфилыч подтвердить может.
- Ах, вот как! - басисто рассмеялся отец Николай.
Важенин не выдержал, хохотнул в бумагу, на которой писал, и разбрызгал с пера чернила. Улыбнулся и фельдшер Василий Пономарев.
Артамон Шаров, покусывая ногти, тряхнув косматой шевелюрой, сказал:
- Еще древние греки в городе Аллилуе паровозы им смазывали, да, говорят, и от запоя пользовались...
- Ну-ну! Замолола мельница. Я дело говорю, а он - греки... Объясни ему, Парфилыч, ты все-таки фершал и в етом деле больше его знаешь.
- Слыхал, люди пользовались, но самому испытать не довелось, ответил Пономарев.
- А ты вот испытай, тогда узнаешь, - проговорил Турков, вытирая платком испачканные дегтем пальцы. - Так вот, значит, господа станичники... Холерища к нам в гости пожаловала... Нежданно, как говорится, негаданно... Что будем предпринимать? Для устрашения сей анафемской напасти, думается мне, ета, перво-наперво, как и наши предки, ета, делали, надо вспахать вокруг станицы две борозды и освятить их путем священного молебствия всем народом. Как ты полагаешь, отец Миколай?
- Можна, - с протяжным татарским акцентом сказал отец Николай.
- Далее, - энергично продолжал Гордей Севастьянович, - тебе, фершал, немедля придется навестить на Синем Шихане холерных братцев Степановых... Узнать досконально, в каком чувствии находится Ивашка и протчие родственники...
- Я сегодня собрался туда поехать, но пришел сотский и сюда позвал. После нашего совещания непременно поеду, - сказал Пономарев и, немного помявшись, продолжал: - Осмелюсь заметить, ваше благородие, насчет молебствия... При этой эпидемии большое скопление людей опасно...
- Надо врачей вызывать, а не такой чепухой заниматься, - заметил Шаров.
- Ты всегда анархию разводишь и всем перечишь, - перебил его Турков, не любивший учителя.
- Помилуйте, господин атаман! Это вы не хотите послушать здравого совета. Соберется толпа, как на торжество, а на самом дело плакать придется, - возразил Шаров.
- И заплачешь, - упорствовал Турков. - Как же без народу обойдешься? Ты думаешь, на чем пахать-то будем, на быках, что ли? Нет, голубь. В сабан девок запряжем и баб. Спокон веков так установлено. И ты мне тут, ета, со своими порядками не лезь. Кто тут атаман: я или ты? Пиши, писарь, приказ. Десятские пусть объявят, чтобы завтра собраться у церкви, разобрать хоругви, иконы, и пойдем молиться все сообща. Наказному атаману донеси, какие, ета, нами принимаются меры и так далее...
Снова в разговор вступили фельдшер Пономарев и Артамон Шаров. Битых два часа они пытались доказать атаману, что безрассудно устраивать сборище во время эпидемии.
- Я, ваше благородие, о молебствии не спорил бы, но, кто знает, вдруг и среди наших жителей уже есть больные, они могут заразить и здоровых людей, - мягко увещевал фельдшер.
- Как, ета, они могут заразить? - упорствовал атаман. - Ежели кто захворал, на кой черт ему по станице шляться! Кто захворает, свозить их в одно место и там лечить...
- Даже московский генерал-губернатор во время эпидемии приказывал разгонять толпу. Вся торговля была прекращена. А вы нарочно народ собираете, - говорил Шаров.
- У московского губернатора свои порядки, а у меня свои. Может, он был такой же безбожник, как и ты. Конечно! Быть молебствию! А тебе, молодой человек, с богом спорить не советую...
