— Говорит, люди Момада взяли!.. Говорит, Момад сегодня уйдет кишлак Пакистан!.. Берет шурави с собой!.. Там шурави продавать, большие деньги хватать!..
Мокеев, слушая, вспоминал вчерашнего сидевшего на кровати Синицына, его бледное, мокрое от слез лицо. Смотрел на желтый кишлак, на волнистые ду-валы, на лазоревый колпачок мечети. Представлял, как где-то там, в этой глинобитной деревне, среди вооруженных бородатых людей сидит Синицын, такой же несчастный и бледный.
— Что делать будем? — спрашивал замполит. — В штаб сообщить? Шумиха начнется!
Капитан представил эту начавшуюся шумиху, связанную с побегом солдата. Звонки в полк, в дивизию, в Кабульский центральный штаб. Приезд, комиссий, допросы его, замкомбата.
— Что делать-то будем? — беспомощно вопрошал замполит.
И, глядя на желтый кишлак, на смуглое, с редкой бородкой лицо духанщика, проникаясь страхами, сострадая Синицыну, испытывая к нему, виновнику тревог и напастей, едкую неприязнь, почти ненависть, он создавал мгновенный, рождавшийся на лету замысел. Двигался, бежал по траншее, приказывая на бегу:
— Два "бэтээра" на выход!..
Забили, захлестали из железных задников "бэтээров" две зловонные дымные дуги. Резервная группа, на ходу подпоясываясь, захватывая автоматы, вскакивала на броню. Сержант Лобанов в расстегнутой рубахе цепко цапнул скобу, невесомо взмыл, угнездился в люке, стискивая облыселый, без воронения автомат.
— Я — на головной! — крикнул капитан замполиту. — В ближний дом!.. Ты на второй! Прикроешь! Десант рассыпь в цепь, по проулку!.. Я им, сукам, покажу Пакистан! Я им, сукам, покажу продавать!.. Самих продам, как баранов!
Мокеев отсылал замполита на вторую машину, сам же, ударяя автоматом о крышку люка, заталкивал ноги вниз, в полутьму, где крутилась белесая, без шлема макушка водителя, устраивался на сиденье пулеметчик.
— Вперед!..
"Бэтээры" рванулись чадно, пыльно, вписываясь в ухабы, помчались к трассе. Мелькнул дуканщик на велосипеде, раздувая хламиду, шарахнулся от ревущих машин. Вырвались на бетонку, пересекли ее, ухнув в кювет, пошли по проселку к желтизне набегающих глиняных стен. Мокеев скалился от ветра, видел, как плотные буруны пыли выталкиваются из-под скатов, нацелился зрачками на близкий, открывавшийся проулок, на глиняную горловину, куда втягивалась дорога, превращаясь в деревенскую улицу.
Вдоль стены шли две женщины в паранджах, зеленой и розовой, ахнули, прижались к дувалу. Мальчик в красной шапочке, гнавший прутиком овец, вскрикнул, и овцы, плеснув комочки пыли, кинулись врассыпную. Синяя головка увенчивала плоскую, похожую на сарай мечеть. У входа стояли два старца, чернобородый и сивый, оба отпрянули, скрылись в дверях.
— Стоять! — крикнул в люк Мокеев, оглядываясь, успевая заметить шест, на котором висела плетеная клетка и в ней перепархивали пестрые птички. — За мной! — махнул рукой, зная, что сметает этим жестом солдат с брони. Спрыгнул, кинулся к дувалу, в который была вмурована деревянная зеленая дверь. — Вперед! — прижался спиной к стене, видя, как вторая машина проскочила дальше к мечети и солдаты, мелькая в пыли, занимают оборону. — Лобанов, толкай!
Сержант упруго, мощно, превращаясь в твердый толкающий таран, ударил с разбега в дверь. Выбил ее внутрь, проваливаясь вслед за зелеными щепками в солнечное нутро двора. В этот солнечный, наполненный трухой и пылью проем прыгали солдаты. Мокеев, пропуская их вперед, поворачивал автомат, готовый огрызнуться очередью.
Вбежал во двор. Утоптанная, в соломе, в сухих кизяках земля. Какое-то корыто с водой. Какое-то тряпье. Засаленный, грязный таган. Мужчина, высокий, сутулый, с обвислыми усами, держал в руках охапку сушняка. Старик в грязноватой, неопрятной чалме сидел в тени, распушив бороду, распустив по земле складки линялых одежд. Мальчик, круглолицый, в пестрой рубашечке, бежал через двор, держал палочку с какой-то бумажной вертушкой.
— Всех! В "бэтээр"! — прохрипел Мокеев, успевая разглядеть резные колонки дома, трещины в глинобитной стене, прихожую, в которой что-то мерцало, посуда или украшения. — Кончай возню!.. Быстрей!..
