Семен оставил нас в тени огромного чана, пахнущего селедкой, а сам, выпрямившись, пошел к отцу. Семен хлопнул его по плечу. Отец покричал еще немного и положил рупор на железную тумбу.
Они постояли с Семеном, покурили, перекинулись несколькими словами, и отец вновь взял рупор. Он нацелил его на серый катер у причала и загрохотал:
– Рыбин, что у тебя с новым мотором?
– У Рыбина всегда мотор как часики, – высунулся из рубки хмурый дружок отца. Он был все в том же японском пуловере.
– Надо обкатать! – закричал отец.
– Хоть до Владивостока, – ответил Рыбин и позвал нас рукой по локоть в мазуте.
Я подошел к краю пирса и прыгнул на горячую палубу.
– Юрик, – сказал я, стараясь не глядеть на брата, – оставайся с папой. Он тебе даст рупор покричать.
– Ишь ты, прыткий, – отозвался отец, подходя к катеру. – Сам устроился, а нас не хочет брать.
У меня заныло в затылке. Значит, и отец и Рыбин поплывут с нами… Конечно, он разведчик и скрутит Кимуру, если потребуется. Ну, а вдруг Кимура все-таки не поджигал? Нет, долой, долой, долой жалость! Надо быть, как отец. Иначе не отомстить… В конце концов, нужно отчитаться перед ребятами в письме.
Семен с Юриком под мышкой прыгнул на палубу.
– Сбегал бы, Василий, посмотрел метеосводку, – сказал он.
– Можно ли теперь доверять японцам? – отозвался отец. – Да и долго ли нам сходить до островка?
– Ладно. – Семен махнул рукой. – Без Кимуры они там все наоборот предсказывают.
Отец тоже прыгнул на катер, который от толчка задрожал, как живое существо. Косматые отблески волн взлетели со стенки до стекол рубки.
– Давайте быстрей, – сказал я.
– Ничего, сынок, от нас не уйдут, – ответил отец и подмигнул. Потом глаза его сузились и стали как два прямых кинжальчика.
Мне с отцом говорить сейчас не хотелось. Я открыл дверь кубрика. Здесь было прохладно и пахло масляной краской. Я растянулся на скрипучей сетчатой полке и потрогал свой нос. Он горел, словно меня ткнули лицом в крапиву.
За перегородкой впереди затарахтел мотор. Я видел в иллюминатор, как от нас отваливается веревочная груша на бетонной стенке. Катер развернулся носом к выходу и понесся навстречу маяку. Башня маяка напоминала ладью на шахматной доске. Капля воды ударила в стекло и поползла. Мы взбурунили открытое море. На стене закачалась половинка бинокля, висевшая на длинном ремешке.
Я поднялся и вышел на палубу.
Над морем визгливо резали воздух чайки. Они ругали рабочих, которые ремонтировали волнолом и согнали птиц с насиженных мест. Я вспомнил, как убил тут журавля, и поежился. Журавль точно живой у меня перед глазами. И в сердце опять засвербило… Может, Кимура все-таки не поджигал Рыбина?.. Ну нет, невиновные не поплыли бы по морю в шлюпочке…
Японцы махали нам белыми косынками. Юрик орал им с мостика в рупор: «Сайонара!»
Отец сидел под мачтой на бухте. А Семен – прямо на палубе, поджав ноги по-японски.
– Кури, – сказал отец, протягивая Семену портсигар.
– Свой есть, – ответил Семен и достал из кармана синий кисет.
– Значит, брезгуешь? – спросил отец.
– Брезгую, – согласился Семен.
– А я думал, ты все-таки друг мне, – сказал отец, и треугольник морщин обозначился на его буром переносье.
– Барыги твои друзья, – ответил Семен, закручивая цигарку.
– Чего же ты плывешь с нами?! – выкрикнул отец, подскочил на бухте и согнулся, точно хотел кинуться на Семена.
А тот спокойно сплюнул под сапоги отца, в складках которых дробилось солнце.
– Это ты с нами плывешь, – ответил Семен и поднял на меня глаза. – Верно, вояка?
У отца кожа натянулась на скулах.
Я понял, что мне лучше спрятаться, и отошел к двери кубрика.
Меня стало поташнивать. Море казалось мертвым, а катер все же раскачивался: то нос вверх, то корма. Вода, зеленая, как лягушачья кожа, зыбилась за бортом. Небо прямо по нашему курсу быстро покрывалось серебристыми мочалками. И там же из моря выпирал помаленьку островок, напоминающий вулкан.
Я разинул рот и сделал несколько глубоких вздохов. Тошнота вроде прошла. Тогда я зашел опять в кубрик, лег на сетку и закрыл глаза.
