За стеной скальных столбов открылась знакомая безжизненная плоскость пустыни до самого горизонта, который уже не скрывала пыльная дымка, и тут я увидел то, чего можно было ожидать, если потерять секретное удостоверение Центра. Дед сдал меня, что говорится, как стеклотару.
Не зря малейшее нарушение дисциплины у подпольщиков карается быстрой и неминуемой смертью. Это просто акт милосердия по сравнению с такими изощрёнными пытками в гостях у службы безопасности, что имя своё забудешь и от матери родной отречёшься.
Мои пальцы до боли сжали ручки руля квадроцикла…
На белом от соли плотном такыре стоял десантно-грузовой винтокрыл, а вокруг него вяло помахивали лопастями на ветру три штурмовых вертолёта. Я дёрнулся всем телом да так, что ненароком заглушил двигатель машины.
Меня издали пристально рассматривали трое офицеров. Все были в брюках навыпуск, а не в полевой форме. Понятно, гэбистам сапоги и высокие ботинки в кабинете ни к чему.
Так вот почему дед велел мне поглубже упаковать оружие и спрятать патроны.
— Не дёргайся, — коротко приказал старый егерь и, повернувшись к военным у вертолётов, скрестил руки над головой.
Один из военных снисходительно махнул рукой — мол, ладно, поболтайте ещё. Не к спеху.
— Что, дед, продаёшь меня по горячим следам? — скрежетнул я зубами. — Эти трое по мою душу?
— Ты с ними полетишь на Южный Урал.
— Мне нужно в Москву!
— Прости, Москвы больше нет…
— Что ты городишь!
— Москвы больше нет. Питером тоже пришлось пожертвовать.
— Ты чо, старик!
— Мы не могли позволить себе раскрыться прежде времени. Выждали, когда идиоты с обеих сторон отстреляются по полной, а потом уже вломили им по самую крышку гроба.
Я с опаской скосился на него:
— Что, война?
— Война.
— Когда успели-то за пару дней?
— Посмотри-ка на часы, паря.
Всё сходится по дате и по всем приметам — уже шла вторая неделя ноября. Пыльная жара сменилась бодрящей прохладой, а пустыня обрела запах предзимней свежести.
— Я почти полтора месяца провалялся в горячечном бреду? Да не крути ты, дед, а говори начистоту, чего уже там теперь! Сам-то я ничего не помню, хоть убей.
— Не в бреду, а в гипнотическом отрешении от действительности.
— И кто меня отрешил?
— Моя внучка Карлыгаш. Ты проходил комплексную проверку на предмет лояльности народной власти и профпригодности для должности генерал-губернатора.
— Где?
— В центре психотронного тестирования, которым теперь руководит Карлыгаш, старший лейтенант медицинской службы народной армии.
— Что-то никаких медицинских корпусов я у вас не видел.
— Центр там, — дед постучал каблуком по земле. — На шесть этажей под нами. Через него прошли все руководители комитета национального спасения. И главнокомандующие родами войск. А теперь вот очередь за командармами.
— И что за проверка? Детектор лжи?
— Полиграф — позапрошлый век. Спецы отсканировали все самые потаённые уголки твоей памяти, начиная с внутриутробного развития.
— И Карлыгаш всё это видела?
— Это её работа.
Я бы дорого отдал, чтобы дед не заметил, как загорелись мои уши и щёки.
— А если бы я не прошёл проверки?
— Прости, мы бы с тобой тут не стояли. У любой революции плохо с чувством юмора.
— Выходит, Центр меня сюда, как щенка слепого, для проверки на вшивость носом ткнул, даже не спросив согласия? Могли бы и сказать.
— Не могли. Будущие руководители народного правительства знали, что делают. При нынешних способах прокачки информации на допросе с пристрастием никто не устоит. Инквизиция и гестапо — просто наивные костоломы по сравнению с нынешними утончёнными палачами. Ты бы мог выдать с добрую сотню подпольщиков, а наших людей — горстка золотых крупинок среди песка на дне морском. Остальные — явные враги или тайные недоброжелатели революции. Так было всегда.
— Паранойя — дегенеративное заболевание психики, — нерадостно отшутился я. — Людями надо верить. Человек по природе — добр.
— Примерно сто лет назад, ну, скажем, с 1960 года, эти добрые люди, как из верхов, так из самых низов, в каком-то метафизическом соитии сознательно и подсознательно принялись выхолащивать русскую душу, а деревенский люд сердца Руси загонять в галоши на босу ногу.
