Симор: Введение - страница 14

, чтобы со мной разговаривали, расспрашивали, выпытывали все именно об этом ныне мертвом человеке. Мне вдруг стало ясно, что, кроме многих других и дай Бог менее низменных побуждений, мной движет несколько двойственная самодовольная уверенность, что именно я — единственный на свете из тех, кто пережил покойного друга, знаю его лучше всех. О, пусть они все придут ко мне — и холодные души, и энтузиасты, и любопытные, и педанты, большие, малые, и всезнайки! Пусть подъезжают переполненные автобусы, пусть спускаются парашютисты с «лейками» на груди. В голове уже вертятся слова приветственных речей, одной рукой уже тянешься к порошку для мытья посуды, другой — к немытым чайным чашкам. Стараешься сфокусировать покрасневшие глаза. Уже расстелен добрый старый «красный ковер».

Тут придется затронуть чрезвычайно щекотливый вопрос. Правда, несколько грубоватый, но и щекотливый, чрезвычайно щекотливый.

И если принять во внимание, что потом распространяться об этом подробнее или глубже не захочется или не придется, то, как мне кажется, читателя надо предупредить заранее и попросить хорошенько запомнить, что все дети в нашей семье являются — или являлись как по мужской, так и по женской линии — потомками стариннейшего рода профессиональных артистов варьете самых разнообразных жанров. Можно сказать громко или вполголоса, что все мы, по наследственности, поем, танцуем и — в чем вы уже наверно, убедились — любим и «поострить». Но я считаю, что особенно важно помнить — а Симор это помнил с детских лет, — что наша семья дала и много циркачей — и профессионалов, и любителей. Особенно красочный пример — наш с Симором прадедушка, весьма знаменитый клоун по имени Зозо. Он был польским евреем и работал на ярмарках и очень любил — до самого конца своей карьеры, как вы понимаете, — нырять с огромной высоты в небольшие бочки с водой. Другой наш прадед, ирландец по имени Мак-Мэгон (которого моя матушка, дай ей Бог здоровья, никогда не называла «славным малым»), работал «от себя»: обычно он расставлял на травке две октавы подобранных по звуку бутылок из-под виски и, собрав денежки с толпы зрителей, начинал танцевать, и, как говорили нам, очень музыкально, по этим бутылкам. (Так что, можете поверить мне на слово, чудаков в нашем семействе хватало.) Наши собственные родители — Лес и Бесси Гласс — выступали в театрах-варьете и мюзик-холлах с очень традиционным, но, на наш взгляд, просто великолепным танцевально-вокальным и чечеточным номером, особенно прославившимся в Австралии (где мы с Симором, совсем еще маленькими, провели с ними почти два триумфальных года). Но и позже, гастролируя тут, в Америке, в старых цирках «Орфей» и «Пантаж», они стали почти знаменитостями. По мнению многих, они могли бы еще долго выступать со своим номером. Однако у Бесси были насчет этого свои соображения. Она не только обладала способностью мысленно читать пророчества, начертанные на стенах, — а начиная с 1925 года им уже мало приходилось выступать, всего только дважды в день в хороших мюзик-холлах, а Бесси, как мать пятерых детей и опытная балерина, была решительно против четырехразовых выступлений перед сеансами в огромных новых кинотеатрах, которые росли, как грибы, — но, что было куда важнее, с самого детства, когда ее сестренка-близнец скоропостижно умерла от истощения за кулисами цирка в Дублине, наша Бесси больше всего на свете ценила Уверенность В Завтрашнем Дне в любом виде.

Так или иначе, но весной 1925 года, после гастролей, и не ахти каких удачных, в бруклинском театре «Олби», когда мы, все пятеро, болели корью в невзрачной квартирке — три с половиной комнатенки в старом манхэттенском отеле «Алама» и Бесси подозревала, что она опять беременна (что оказалось ошибкой: наши младшие, Зуи и Фрэнни, родились позже, он — в 1930-м, она — в 1935 году), наша Бесси вдруг обратилась к преданному ей поклоннику «с огромными связями», и отец получил спокойное место, и с тех пор, неизменно, годами величал себя не иначе, как «главным администратором коммерческого радиовещания», чего никто и никогда не оспаривал. Так официально закончились затянувшиеся гастроли эстрадной пары «Галлахер и Гласс». И тут я хочу особо подчеркнуть и как можно достовернее доказать, что это необычное мюзик-холльно-цирковое наследие несомненно и постоянно играло очень значительную роль в жизни всех семи отпрысков нашего семейства. Как я уже говорил, двое младших стали просто профессиональными актерами. Но влияние наследственности сказалось не только на них. Например, моя старшая сестра Бу-Бу по всем внешним признакам — обыкновенная провинциалка, мать троих детей, совладелица гаража на две машины, и однако она в особенно радостные минуты жизни готова плясать до упаду, и я сам видел, к своему ужасу, как она отбивала — и очень лихо — чечетку, держа на руках мою племяшку, которой только что исполнилось пять дней. Мой покойный брат Уолт, погибший в Японии уже после войны от случайного взрыва (об этом брате я постараюсь говорить как можно меньше, чтобы как можно скорее закончить нашу портретную галерею), тоже танцевал отлично, и даже более профессионально, чем Бу-Бу, хотя и не так непосредственно. Его близнец — наш брат Уэйкер, наш монах, наш затворник-картезианец — еще мальчишкой втайне боготворил У.-С. Филдса