– Немедленно еду в Хлебников! – крепко зажмурив глаза от волнения, сказал дядя Костя. – Я просто вижу пушечку у нее на дворе.
Конечно, дядя Костя не поехал в Хлебников. Поехал я, и это было прекрасно. Правда, если смелая мысль о соревновании городов была бы осуществлена, Немухину пришлось бы признать свое поражение. Мне даже захотелось переписать страницы, на которых Юра Ларин рассказывал о том, как хорош его городок, опоясанный ветряными мельницами и украшенный ржавыми якорями. Я бы охотно побродил по узким улицам, вдоль которых дома стояли так близко друг от друга, что можно было обменяться рукопожатием с соседом, жившим на противоположной стороне.
В доме, где жил Лука Лукич, меня встретила мачеха Юры, Неонила Петровна. Пожалуй, теперь нельзя было назвать ее дамой, мечтавшей, чтобы ее маленькими стройными ножками любовался весь город. Скорее можно было поверить, что она действительно съела своего первого мужа. Она была в халате и шлепанцах (а не в узких туфлях). Однако, когда я заговорил о Луке Лукиче, злость все-таки закипела у нее в пятках и поднялась до самого горла.
– Слышала, слышала, – злобно сказала она, узнав, что я из Немухина. – Лука рассказывал, что он там жил, но климат, видите ли, ему не понравился. И уехал, хотя ему в ноги кланялись, чтобы остался.
– А вы случайно не помните, Неонила Петровна, не подарили ли ему что-нибудь на память, когда он уезжал?
– Как же не подарили? Подарили. Другой часы получает, или перстень какой-нибудь, или портфель с золотой дощечкой. А ему – смеху подобно – старую пушку.
– Пушку! – Сердце у меня куда-то поехало, и пришлось приструнить его, чтобы оно вернулось на место. – Можно взглянуть?
Пушечка, стоявшая во дворе, была петровская, а не елизаветинская, как значилось в описи. Ей цены не было, и сразу стало ясно, почему Лука Лукич увез ее из Немухина вместо прощального подарка. Я зажег электрический фонарик и заглянул в короткий ствол. Он был набит осенними листьями, занесенными в пушечку ветром, но когда мне удалось добраться до дна, я, к сожалению, ничего не нашел.
– Неонила Петровна, – сказал я таким сладким голосом, что слова растаяли во рту, прежде чем мне удалось заговорить снова. – А может быть, Лука Лукич получил в подарок не только пушечку, но еще что-нибудь? Скажем, модель фрегата или самовар?
На этот раз у меня не оставалось сомнений, что ей до смерти захотелось съесть меня, потому что вместо ответа она промолчала, злобно оскалив длинные желтые зубы.
Если бы ветер умел играть на свирели, я подумал бы, что это – ветер. Он даже представился мне в лаптях и соломенной широкополой шляпе. Чем ближе я подходил к Мастерской Игральных Карт, тем отчетливее различал нежный женский голос, а когда один прохожий с доброй улыбкой сказал другому:
«Ириночка», – я понял, что поет та самая Ириночка Синицына, о которой старый резчик с огорчением писал сестрам Фетяска, что его дочка перестала петь.
Приближаясь к дому Ивана Георгиевича, я увидел хлебниковцев, которые слушали ее на балконах, у калиток, а некоторые даже выглядывали из ворот. Как было принято выражаться в старину, они «щадили ее скромность».
Слушатели зашикали, убедившись, что я подхожу к дому. Впрочем, шиканье прекратилось, когда мне открыл сам Иван Георгиевич, которого сестры Фетяска предупредили о моем приезде.
– Милости просим, – радушно сказал он.
Я передал ему письмо от Зои Никитичны, а он не теряя времени, передал мне карточную колоду.
– Чтобы не забыть, – сказал он. – А то память стала слабовата… Извините, я отлучусь на минуту. Попрошу Ириночку петь немного потише. Видите ли она сейчас стирает и в этих случаях особенно громко поет.
Он вернулся не один. Юноша с каштановой шевелюрой, высокий, тот самый, который был чем-то похож на молодого Блока, поздоровался со мной и сказал, улыбаясь:
– А ведь я знаю, что вы были у мачехи и ничего не нашли. – Он был дома и хотя не участвовал в сцене, разыгравшейся между мною и мачехой, но как бы участвовал: сидел у окна и думал, войти ему или нет.
– Мне хотелось поговорить с вами наедине – сказал он. – А между тем по лицу Неонилы было уже заметно, что у нее закипает в пятках обида. Но скажите, пожалуйста, вы нарочно не спросили у нее о шкатулке, кроме фрегата и самовара?
