Он замолчал; казалось, желая вновь окунуться в те светлые и счастливые времена, которым не суждено вернуться. Брат Бернардино де Сигуэнса неподвижно стоял, глядя на виконта и понимая, какой глубокой тоской и болью охвачено сердце этого человека, хотя со стороны он выглядит таким могучим и грозным.
— Где и когда я допустил ошибку? — вопрошал капитан, словно кто-то мог ему ответить. — Когда оставил ее одну? Но мне приказали идти воевать, и я с честью исполнил свой долг солдата и подданного. Что еще я мог сделать?
— Ничего, уверяю вас.
— Целых три месяца меня не было дома! Три месяца голода, бессонницы и погони за дикими гуанчами по крутым горам, отвесным скалам, непроходимым лесам! Вам знаком остров Тенерифе?
— Я видел его издали, по пути сюда.
— Так вот, там есть огромная гора, Тейде, ее вершина покрыта снегом, а в недрах бурлит и клокочет огонь. Оттуда неустанно доносится грозное рычание, а порой гора извергает огонь и лаву, наводя ужас на самых отважных, — он цокнул языком, чтобы собеседник проникся, чего стоило пребывание на этом острове. — И ты знаешь, что каждую минуту можешь утонуть, попасть в засаду, сорваться со скалы... Я потерял десятки людей, был ранен, невыносимо страдал, но тогда меня хотя бы грела надежда, что дома ждет любимая... — тут он возмущенно фыркнул. — Да уж, любимая! Моя возлюбленная супруга перед Богом и людьми все это время лежала в объятиях демона, принявшего облик рыжего козопаса.
— Рыжего? — удивился францисканец.
— Рыжего! — повторил тот. — Однажды он едва не попался мне в лапы, так вот, у него была огромная грива до самого пояса — рыжая, как пламя ада.
— Странно! — произнес монах. — Я никогда не слышал о рыжих гуанчах.
— Этот гуанче был рыжим. Его мать была настоящей дикаркой, никогда не спускавшейся с гор. Поговаривали даже, что она совокуплялась с козлами.
— Вы в этом уверены?
— Так мне рассказывали. Но что уж точно не подлежит сомнению — везде, где появляется этот ублюдок, происходят странные вещи. Здесь рядом живет один астуриец, что плыл на борту «Санта-Марии»; так вот, он рассказывал, что именно пастух взял в руки румпель, когда корабль сел на мель у северных берегов острова.
— Возможно, мы и в самом деле ошиблись и должны судить вовсе не донью Мариану, а этого козопаса, — едва слышно прошептал францисканец. — Говорят, что Люцифер любит вселяться в рыжих.
— Так вы действительно считаете, что он может оказаться демоном, принявшим человеческий облик? — удивился виконт.
— Несомненно, — убежденно ответил францисканец. — Я совершенно уверен, что он — сын демона, с которым спуталась та дикарка-гуанче.
— А если женщина переспала с сыном демона и зачала от него ребенка, этот ребенок тоже будет сыном дьявола? — поинтересовался виконт.
— Не знаю, — честно ответил монах. — Это весьма деликатный вопрос, и лишь высшие церковные власти могут в нем разобраться.
Трудно представить настолько разных людей, как Арайя и Гаитике, несмотря на то, что они много времени проводили вместе, спали в одной комнате позади верфи Сиксто Вискайно, а окружающие делали все возможное, чтобы ни один из них не чувствовал себя ущемленным по сравнению с другим или с остальными детьми.
Сын Сьенфуэгоса и гаитянской принцессы Синалинги в свои девять лет мог считаться первым на земле метисом, рожденным в Вест-Индии, и черты его характера красноречиво намекали на то, какими со временем станет большинство представителей новой расы. А хрупкая Арайя, возможно, последняя представительница вымирающего племени, являла собой недюжинную жизнестойкость, решительность и уверенность в собственных силах, что удивляло и обескураживало всех, кому доводилось встречать девочку, обещавшую со временем стать неотразимо привлекательной.
Гаитике, казалось, ничего не интересовало, кроме кораблей и картографии, а любознательность Арайи и тяга к знаниям поистине не имели границ; она уже не только говорила на кастильском диалекте, но читала и грамотно писала, проявляя не меньший интерес к латыни, французскому, медицине и много чему еще, что попадало в поле ее зрения.
Играли они вместе, но им постоянно приходилось уступать друг другу, хотя девочка с первого взгляда прониклась почти материнской нежностью к этому несмышленышу, который, стоило ему сойти с корабля на берег, становился совершенно потерянным.
