— Рассказывай эти сказки кому-нибудь другому! — засмеялся хромой. — Знаю я тебя, и хотя я верю, что ты самый сильный человек на свете, ни одному канарцу еще не удалось сразить мула одним ударом. Так что это был за трюк?
— Вовсе не трюк, а знания.
— Что еще за знания? — не понял Бонифасио.
— Те, что я получил здесь и там, — Сьенфуэгос понизил голос, ласково коснувшись его руки. — Помнишь, я рассказывал тебе о негритянке, с которой провел столько времени на берегах Маракайбо?
— Той самой, что потом пропала во время вашего похода к Большому Белому?
— Да, той самой, — горько улыбнулся Сьенфуэгос при воспоминаниях. — Она была родом из Дагомеи — это такая страна в Африке, чьи жители поклоняются змеям; у них царит настоящий культ ядов. Эта девушка знала о ядах почти всё.
— Хочешь заставить меня поверить, что ты отравил мула?
— Нет, конечно!
— Тогда объясни, в чем дело!
— Уголек знала о ядах почти всё, — невозмутимо продолжал Сьенфуэгос. — Но когда мы достигли континента, оказалось, что она никогда не слышала о кураре: густой пасте, которой обитатели сельвы смазывают наконечники стрел, мгновенно убивающей жертву.
— Ты рассказывал мне об этом, но я думал, ты преувеличиваешь.
— Я нисколько не преувеличивал, — ответил Сьенфуэгос. — Кураре — сильнейший яд, но при этом какой-то неправильный: он парализует и убивает, лишь когда попадает в кровь; если его просто проглотить, ничего не случится. Когда мы жили у купригери на озере, Уголек упорно трудилась, пока наконец не смогла создать подобный яд, и научила меня его готовить.
— Ну что ж, понимаю, — признал Бонифасио. — Но по-прежнему не понимаю, как тебе удалось уложить мула.
Сьенфуэгос, откровенно гордясь своей находчивостью, торжественно провозгласил:
— Я вспомнил об одной старой ведьме, чьим рабом я был, когда жил среди мотилонов. Так вот, она наносила кураре под ногти и, защищаясь, царапала врага отравленными ногтями. Это она навела меня на эту мысль!
— Так ты намазал кураре ногти? — поразился хромой. — И не побоялся?
— Я старался не поцарапаться, — рассмеялся канарец. — Потом я схватил мула за губу, вонзил в нее ногти и лишь после этого ударил кулаком. Вот же чертова тварь! Чуть не сломала мне руку, но рухнула, как мешок!
— А если бы она не упала?
— Ну что ж, тогда бы я потерял тысячу мараведи. Но в любом случае я бы получил доступ в крепость и свел бы «дружбу» со стражниками.
— Страшно подумать, что могло случиться, если бы тебя разоблачили.
— Тогда бы я потерял тысячу мараведи и собственную жизнь в придачу, — убежденно ответил Сьенфуэгос. — Но я нисколько не беспокоился по этому поводу: ведь на этом острове никто не слышал о кураре и его свойствах.
Хромой Бонифасио Кабрера крепко задумался; видимо, ему требовалось немало времени, чтобы осмыслить все сказанное другом; в конце концов он лишь безнадежно пожал плечами.
— Никак не могу взять в толк: то ли ты сумасшедший, то ли самый умный парень, какого я только встречал в жизни, — заключил он.
— Я всего лишь человек, которому пришлось научиться защищаться, пользуясь лишь дарами природы.
— Что думаешь теперь делать?
— Надавить на тех, кто мне должен денег, — последовал уверенный ответ.
— И что ты с этого получишь? Триста мараведи?
— Вот еще! Гораздо больше. Ничто так не разъедает душу, как то, что человек никогда не имел, но мог бы заиметь. Но если отнять у человека то, что ему принадлежит, он готов на всё.
— Кажется, я тебя понял.
— Но это же дураку ясно! То, что человек не стал бы делать за деньги, он наверняка сделает, лишь бы не расставаться с собственными деньгами. В этом и состоит разница.
