Время настало! Пролетев несколько километров над семи километровыми горными цепочками лунных Апеннин, ракета опускается на пыльную, огромную поверхность, на краю которой прямо из равнины резко поднимаются высокие скалы высотой в тысячу метров. Полет замедляется. Тонкий корпус ракеты с трудом выпрямляется из горизонтального положения, показывая носом в небо, кишащее звездами. Из кормовых- и боковых сопл вырываются метровые языки пламени.
Сто метров над поверхностью, усыпанной обломочной породой летательный аппарат утихомиривается, на несколько секунд спокойно зависает и затем медленно опускается вниз, испуская огонь. Пыль и песок под ним превращаются в жидкую, кипящую массу.
На высоте десять метров над поверхностью из корпуса поверх кормовых двигателей вниз наискосок выдвигаются длинные подножки, похожие на паучьи лапки, натыкаются на грунт, еще неустойчиво удерживая ракету в вертикальном положении.
Реактивные сопла замолкают. Дрожание проходит по корпусу, после этого он стоит на лунной поверхности крепко и надежно. Феникс совершил гладкую посадку.
На Космосе-1 жизнь снова принимает свой привычный ход. Трагические события вокруг Нильса Йенсена утихли. Напряженная работа снова возвращает сотрудников в колею.
Хоть они и не могут осознать, что мертвое тело одного из них будет вечно блуждать по Вселенной, жизнь должна продолжаться — наперекор всему! Она не терпит бездействия, даже если боль и скорбь по потерянному товарищу сковала ее на некоторое время.
Огромный механизм космической станции точно вращается словно часовой механизм, и если пульсирующий ритм однажды собьется — взаимодействие всех деталей снова запустит его. Его приводит в движение космическое сообщество людей.
Лишь в зимнем саду в внешнем кольце Космос-1 жизнь словно замерла.
Резкий солнечный свет пробивается сквозь специальный иллюминатор оранжереи во внешнем кольце, играет на сотнях зеленых растений, кустах с помидорами, побегах огурцов, головках салата и фасоли, проникает он и в тот угол, в котором между широколистной карликовой пальмой и апельсиновым деревом стоит кресло.
Петра Норштедт сидит бледная и безучастная в благоухающем зеленом великолепии. Но она не замечает его. Она перенесла слишком сильный удар.
Только сейчас, когда его больше нет, она знает, что любит его, этого великого, беспечного, бодрого юношу.
Только сейчас ей становится ясно, в чем она прежде не хотела признаться самой себе. Она так радовалась, когда получила новость о своем переводе на Космос-1. Конечно, больше всего ее радовало признание ее работы, но все-таки отчасти это была радость тому, что она снова увидит Нильса Йенсена на космической станции. Да, она так чудно представляла себе, как она будет стоять перед ним там наверху.
— Теперь, друг мой, — хотела она сказать ему, — садовница, которая выращивает цветы, в скором времени ждет от вас доклада об опытном саде, который вы собираетесь разбить здесь на Космосе-1.
Словоохотливый Нильс точно проглотил бы язык. Это было бы ее маленькой местью за его неучтивое замечание тогда после биологического конгресса. Сейчас она бы стерпела его насмешку, если бы этим можно было отменить все ужасные события последних часов.
У нее нет сил на то, чтобы приступить к работе. Все кажется ей слишком бессмысленным. Но все же она знает, что работа была бы лучшим лекарством.
Ее взгляд печально скользит по опытным культурам, которые ее коллеги посадили еще несколько недель назад. Они замечательно растут. Здесь она должна внедрять свои новые научные познания, применять свои методы ускорения роста.
Она знает, это сработает и таким образом будет вдоволь обеспечена растительная пища для людей на станции. Но у нее нет сил, внутри пустота. К чему все это, если один-единственный, по которому вся эта тоска, больше не может быть с ней!
В своем забытии она не слышит, как открывается дверь и она приходит в себя, только когда видит перед собой профессора Козлова. Его взгляд охватывает фигуру, сидящую на корточках, и он снова болезненно переживает потерю репортера.
Бывалому человеку не нужно никаких объяснений; если он даже не знал об этом раньше, печаль в темных глазах говорят ему.
