Лесная – маленькая деревенька. Приблизительно два десятка дворов располагались вдоль безымянной речки в один ряд. Нужный дом нашли быстро, тем более он был единственным, где горела тусклая, жёлтая лампочка. Сын убитой, здоровенный детина лет тридцати, кажется, совсем не удивился появлению стражей порядка и с вымученной развязностью обратился к своему приятелю:
– Федя, а вот и «мусора». Проходите, гости дорогие, присаживайтесь, чем богаты, тем и рады, как говорится. Не обижайтесь, хлеб с солью не приготовили, ковровую дорожку не постелили, – а потом спросил, вытянув вперёд руки, – Начальник, браслеты надевать будешь?
Все необходимые следственные мероприятия к утру завершили, свидетелей опросили, протоколы оформили. Гридин работал, как машина, сознание отключилось, на убийцу он старался не смотреть без надобности… Уже на рассвете вспомнил почему-то Л. Андреева и его «Рассказ о семи повешенных».
– Интересно, а что думает вот это чудовище? Раскаивается, испытывает душевные муки? Или ему всё равно: атрофировалось чувство вины и вообще всё человеческое? Зверь, – но тут же себя одёрнул. – Зачем же оговаривать братьев наших меньших? Они убивают, чтобы выжить. И только человек может убить просто так. Нельзя же считать серьёзным мотивом патологическое желание выпить… Убил собственную мать…
Он посмотрел на преступника. Тот сидел на стуле, пригнувшись к полу, потом поднял голову, и взгляды их встретились.
– Осуждаешь, – не вопрошающе, а скорее утвердительно процедил сквозь зубы убийца, – и правильно делаешь. Но я больше себя наказал. Как с таким крестом на плечах жить-то теперь? Я не жалуюсь, пойми меня правильно, не вымаливаю прощения или сочувствия… Я не знаю, что делать?
Гридин его больше не слушал, странное чувство появилось в груди и начало жечь сердце, а глаза неожиданно увлажнились:
– Что за «достоевщина?» – следователь попытался отделаться от неприятных и непонятных эмоций. Передо мной сидит человек, жестоко убивший собственную мать, которая, может быть, одна на целом свете и любила его, преданно и бескорыстно, а я сопереживаю не ей… Бред какой-то.
Он поднялся:
– Ну, всё, Раскольников, пора в путь-дорожку. Сейчас попрощаешься с земляками, не скоро теперь с ними увидишься… – хотел добавить, – а может, и вообще не придётся встретиться, как судьба распорядиться, – но почему-то осёкся и замолчал.
Несмотря на раннее утро и отвратительную, промозглую погоду, проводить «душегуба» собрались все жители Лесной. Его встретили молчанием, не было гневных выкриков, никто не пытался чинить самосуд. Изредка слышались нервные женские всхлипы.
Арестованный остановился, посмотрел на собравшихся и поклонился всем в пояс. Когда садился в машину, к нему подбежали две женщины «бальзаковского» возраста, одна передала узелок с продуктами, а другая – тёплую куртку, и обе одновременно перекрестили его.
Автомобиль выехал за околицу, и Гридин оглянулся: никто не расходился, мужчины сняли шапки и стояли с обнажёнными головами… Он вспомнил вчерашние мысли и сегодняшние чувства во время допроса и как всё изменилось после… Нет, никогда прагматичные, рациональные европейцы не поймут «загадочной русской души». Просто нет никакой загадки, мы умеем любить и прощать, а они не могут. У нас большое горячее сердце. И тут его осенило: «А ведь последние слова убитой были молитвой о прощении».
