Он колебался, как будто произнести имя означало отказ от части себя, за которую он боролся, от части себя, которая найдёт выход из этого подземного мира чудовищ и ведьм.
— Сигизмунд, — сказал он.
— Старое имя… Я — Гелиоса. — Она указала на другую женщину в серой мантии. — А это моя дочь, Андромеда, шестнадцатая, носящая это имя. Старые имена… Мы все носители истории, Сигизмунд, ты знал об этом? Каждая жизнь переносит прошлое в будущее. Во всех людях есть принцип всеобщего, который пытается выразить себя. Для некоторых он никогда не получает возможность всплыть на поверхность. Для других он переделывает их.
Она подняла руку, и паук с серебристыми металлическими лезвиями скользнул из темноты наверху. Сигизмунд обратил внимание на канавки и каналы, которые пересекали каменный стол и спускались по его бокам к зеркальным лужам воды в полу.
— Мы собираемся сделать с тобой что-то ужасное, Сигизмунд. Многие, на самом деле большинство из тех, кто подвергается этой трансмутации, не выживают. Ты можешь не выжить, хотя что-то подсказывает мне, что ты этого не допустишь, если сможешь, и я, со своей стороны, надеюсь, что ты выживешь. Я не совершаю обряды над большинством претендентов, которых приводят сюда, но я проведу его над тобой… Если ты позволишь.
— Матриарх Гелиоса... — прорычал гигант в сером, но женщина по имени Андромеда шагнула вперёд.
— Будет так, как пожелает матриарх, — сказала она. — У него будет выбор, и если ты не хочешь, чтобы мы прекратили производство твоей породы, ты будешь молчать.
Гигант покачал головой, но больше ничего не сказал. В его молчании был гнев.
Сигизмунд посмотрел на Гелиосу. Мысленно он наполовину задавался вопросом, не бредит ли от голода или лихорадки, и не видит ли в последнем сне перед концом истории о подземном мире и стражах у врат жизни и смерти.
— У меня есть выбор? — спросил он.
— Выбор есть всегда, — ответила Гелиоса. — Даже если альтернатива — умереть, это выбор. Идти дальше, выживать, иметь возможность стать — это тоже выбор.
— Кем я стану? — спросил он.
— Как ты думаешь, кем ты станешь? — сказала она.
— Одним из них, — сказал он, кивнув в сторону гиганта.
— Если ты переживёшь этот процесс, да, ты станешь одним из них — одним из Легионес Астартес Императора Терры.
— Я не знаю, что это значит, — сказал он.
— Чего ты боишься, Сигизмунд, что это значит?
— Существо тьмы, посланное молиться за живых.
Гелиоса рассмеялась, коротко и холодно.
— Достойный страх, — заметила она. — Я не могу сказать, что ты не станешь таким, но я могу сказать тебе, что это не сделает тебя тем, чего ты боишься. Или сделает, или ты станешь чем-то большим, или станешь ничем, это будет так, как должно быть.
Она протянула руку к каменному столу под пауком с лезвиями.
Сигизмунд взглянул на гиганта, а затем забрался на стол. Камень холодил спину. Он посмотрел на висевшие над ним лезвия. Что-то обвилось вокруг его рук и ног, крепко сжимая. Он услышал, как потекла вода. Над ним щёлкнули серебряные паучьи конечности.
— Мы начинаем, — сказала Гелиоса. Сигизмунд кивнул, и лезвия мелькнули вниз.
Он вынырнул из омута воспоминаний под стук второго сердца. Он быстро встал, рука потянулась к хирургическим скобкам, и прижжённая плоть сползла по середине груди.
— Жив, в этом нет сомнений, — раздался голос.
На него смотрели глаза — две пары глаз, каждая на своём лице, одно худое и тёмное, другое с узлом уродливых шрамов, пересекавших щёку, висок и рот, которые превратились в ухмылку, когда Сигизмунд моргнул.
— Интересно, он заговорит или это придёт позже?
Помещение было маленьким и металлическим, пахло человеческим потом и спёртым воздухом. Исчез гладкий чёрно-серый камень Луны. Гравитация притягивала его, когда он двигался. Воспоминания о кочующем лагере и буре ощущались так, как будто они вот-вот хлынут обратно в глаза.
— Гипнотическое оцепенение, — сказал тот, что с худым лицом. — Они погрузили его на долгое время.
— Полагаю, что весь путь от Солар, — сказал тот, что улыбался.
Сигизмунд не ответил, но почувствовал, что слова в его мыслях связались со знанием, о котором он и не подозревал.
