— Вы еще с большим аппетитом поедите в Сиракузах, — сказал он. И добавил: — Вы приехали? — Да, приехал, — ответил я. — Вы живете здесь постоянно? — сказал он. — Нет, — ответил я. — Не живу. — И у вас никого нет в Сиракузах? — сказал он. — Нет, — ответил я. — Тогда вы едете по делам, — сказал он. — Нет, — ответил я. — Нет.
Он смотрел на меня в растерянности, жуя свою яичницу, наблюдал, как я ем его яичницу, и я сказал:
— У вас красивый голос, баритон.
Вдруг он покраснел.
— О! — сказал он.
— Неужели вы этого не знали? — сказал я.
— О, знать-то я знал, — сказал он, красный и довольный.
А я сказал: — Само собой. Не могли же вы за всю жизнь так и не узнать этого. Жалко, что вы служите в землемерной управе, вместо того чтобы петь.
— Да, — сказал он. — Это мне было бы по душе. В «Фальстафе», в «Риголетто»… На всех европейских сценах.
— Да хоть бы и на улицах, какая разница. Это лучше, чем служить, — сказал я.
— О, может быть, так, — сказал он.
Он смолк, немного расстроенный, и продолжал жевать молча, а за изгибом скалистой равнины появился, на фоне моря, утес Сиракузского собора.
— Вот и Сиракузы, — сказал я.
Он поглядел на меня и улыбнулся.
— Значит, вы приехали, — заметил он.
Мы раскланялись, поезд подходил к перрону.
— Наверное, тут мне не придется ждать пересадки, — сказал он.
Я сошел в Сиракузах, в моем родном городе, откуда уехал пятнадцать лет назад, — на самой важной в моей жизни станции. Снова, стаскивая свой багаж, человек, называвший себя служащим землемерной управы, одним словом Безусый, поклонился мне.
— До свидания, — сказал он. — Что же вы все-таки будете делать в Сиракузах?
Я был уже достаточно далеко, чтобы не отвечать, и, не ответив ему, двинулся к выходу и больше его не видел.
Я был в Сиракузах.
Но что мне было делать в Сиракузах? Зачем я приехал в Сиракузы? Почему я взял билет именно до Сиракуз, а не еще куда-нибудь? Ведь мне было безразлично, докуда брать его. И безразлично, где быть: в Сиракузах или где-нибудь еще. Для меня все было едино. Я был в Сицилии. Посетил Сицилию. И мог снова садиться на поезд и ехать домой.
Но я узнал человека с апельсинами, Усатого и Безусого, Большого Ломбардца, катанца, старичка с голосом как сухая былинка, молодого малярика, закутанного в шаль, и мне показалось, что мне уже не безразлично, где быть: в Сиракузах или где-нибудь еще.
— Дурак, — сказал я. — Почему мне было не поехать повидаться с матерью? За те же деньги, за то же время, в горы…
И я нашел в кармане неотправленную открытку к матери с поздравлениями, вспомнил, что сегодня как раз восьмое. «Вот те на! — подумал я. — Бедная старуха! Если я не доставлю открытку сам, сегодня она уже не придет». И я отправился на станцию местного сообщения, чтобы узнать, хватит ли у меня денег продолжать путешествие, доехать до гор, до матери.
