Сибирь как колония - страница 16

Но если славяно-русская национальность при сближении и слитии на Востоке с инородцами была часто бессильна сопротивляться физическим и физиологическим изменениям, подчиняющимся законам метисации, то любопытно взглянуть на сохранение ею культурных черт и традиций, принесенных из-за Урала, которыми должны измеряться ее нравственная высота и культурная устойчивость населения. Культурное значение славяно-русской национальности при сближении с инородцами должно было обнаруживаться, во-первых, отстаиванием собственных культурных качеств от инородческого влияния, и, во-вторых, влиянием этой культуры на самих инородцев. Но как при всяком сближении, здесь не могло не произойти взаимодействия и, вместе с передачей инородцам кое-чего русского, усвоения и многого инородческого. Способностью этой передачи и степенью заимствования от инородцев может измеряться только степень нашего культурного влияния за Уралом. Культурные черты всякого народа выражаются в его бытовом складе, занятиях, привычках, обычаях, миросозерцании, веровании и языке. Русские принесли с собой, конечно, то и другое. Культурные черты русской национальности были, без сомнения, выше инородческих, — вот почему она должна была бы, мало того, что отстоять свою культуру, но и привить ее к среде низшей. Влияние русской народности на инородцев действительно не могло пройти бесследно, но точно так же произошло и обратное действие, т. е. русские сами восприняли многое от инородцев. Заимствование инородческой культуры, обычаев и языка русскими на Востоке составляет несомненный факт. При этом, конечно, играл роль тот уровень развития, которым обладала русская раса за Уралом, точно так же, как и многие другие внешние условия. Тем не менее этнографические исследования' убеждают нас, что здесь русские теряли очень часто вместе с типом и свои характеристические признаки, нравы, обычаи, веру и даже язык — словом, утрачивали свою национальность. С кем бы они ни сталкивались — остяки, тунгузы, якуты, буряты и киргизы имели на них сильное влияние, и русские им уступали. Особенно заметное обынородчение русской расы мы замечаем, конечно, на окраинах. С самого момента завоевания обнаружилась уже склонность русских к подражанию многим инородческим обычаям. Затем, при совместной жизни с инородцами, заимствованные привычки получили еще большее развитие.

Многие точные изыскания свидетельствуют, что подобное обынородчивание происходило уже в XVII и XVIII столетиях. Прежде всего, имело место отатаренье русских и полигамия[19] среди русского населения. «Вообще, как ясачные, крещеные полуобруселые татары, так и смешавшиеся с ними русские, — сообщается в географическом журнале, — долго сплошь и рядом отличались татарскими полигамическими наклонностями, сладострастной чувствительностью и непокорностью православно-церковным русским нравам и обычаям. По свидетельству одного документа 1746 года, как русские пленных киргизов крестили, так киргизы русских «обасурманивали»[20]. Как киргизы и калмыки, принимая русскую веру, принимались и за хлебопашество, так иногда беглые солдаты, по свидетельству одного рапорта 1748 года, «принимали киргизскую веру и стада овечьи пасли». При заметной наклонности русского сибирского населения подражать азиатцам иногда сами сибирские начальники находили необходимым или полезным усвоять некоторые азиатские обычаи, например, калмыцкие, и вводить их в быт русского населения. Вообще, по примеру киргизов и калмыков и сообразно с местными условиями климата и степей, западносибирское и особенно приалтайское русское население больше сделалось скотоводческим, чем земледельческим, обзавелось, посредством вымена у киргизов и калмыков, большими табунами лошадей и стадами рогатого скота, даже большей частью вело полукочевой образ жизни, постоянно перемещаясь из одного места поселения на другое. В самом земледелии русские усвоили некоторые приемы коренных туземных азиатцев.

Вследствие тех же исторических условий русское население до последнего времени обнаруживает подобные же свойства. И теперь русские, в отношении усвоения ими инородческих обычаев и отступления от национальной культуры, стоят почти в том же положении, как и их предки. Отзывы путешественников, ученых и этнографические отчеты, которые дают нам записки ученого общества, представляют нам картину, даже более безотрадную, чем можно было предполагать. Вот, например, свидетельство Кастрена о русском обдорском населении: «Обдорские жители, представляющие разнородную помесь, заброшены судьбой на ледяные берега Ледовитого океана, и дух их окован узами, которые так же крепки, как этот лед, который оцепеняет сердце природы в их теперешнем отечестве. Оковы эти — грубость, невежество и дикость. Правда, эта грубость соединена со многими прекрасными, любви достойными качествами, с хорошими инстинктами, с невинными чувствами и добросердечностью, но при этих прекрасных, добрых и благородных чертах, к несчастью, встретил я у этих же людей так много отвратительного, так много звериной грубости, что, наконец, я их менее люблю, чем соболезненно оплакиваю… Русская колонизация началась здесь (в обской тундре) столетие назад, большая же часть колонистов утвердилась здесь в последние 30 лет. Коренные жители этой страны — остяки и самоеды. Как у них, так и у русских, совершенно им уподобившихся, нет никаких умственных интересов, хотя сколько-нибудь выходящих из ряда обыденной остяцко-самоедской жизни. В своем образе жизни, даже в способе питания, русские здесь уподобились туземным остякам и самоедам. Когда я в первый раз приехал в Обдорск и вошел в дом одного мещанина, переселившегося сюда из Тобольска, я нашел всю его семью сидящею на полу и пожирающею сырую рыбу, которую сам хозяин дома разрезывал на части. Образованнейший житель города хвастался тем, что в течение целого полугода ел одно сырое мясо. Проживавший там поляк, хороший повар, живший прежде в Петербурге, жаловался, что его искусство приносит ему мало пользы в Обдорске, так как люди здесь живут по-самоедски. Одежда у русских здесь такая же, как у самоедов и остяков. Многие из них схожи с самоедами и в том, что держат более или менее многочисленные оленьи стада. Наконец, русские жители Обдорского края стали так же дики, боязливы, как туземные остяки и самоеды. Живет здесь одна старинная русская фамилия. Их праотец во время войны Петра Великого с королем шведским изменил царю и бежал в этот отдаленный уголок света, чтобы здесь избавиться от напасти. Сочлены, сродники этой фамилии не хотели иметь со мной никакого сообщения. Встретил я их на улице, в расстоянии на выстрел, так они побежали и заперлись у себя дома. С таким же страхом и неприязненностью принимала меня и большая часть прочих жителей города, которым я казался опаснейшим пройдохой в коммерческих сделках». Наконец, вместе с умонастроением и понятиями остяков, самоедов и татар, березовские и обдорские русские жители усвоили и много слов остяцких, самоедских и отчасти татарских. Так, например, в одном Березовском крае из 78 местных русских слов, записанных г. Абрамовым, до 28 слов остяцких и татарских. Подобные черты приводятся о столкновении и взаимодействии нашим с бурятами: «Сообразно с большей или меньшей физической ассимиляцией и умственный склад русского населения в дауро-монгольской, а равно и в верхоленской стране во многих отношениях весьма заметно приспособился к умонастроению монголо-бурятского племени и усвоил немало его умственных и нравственных качеств». Паллас, сказав о физиологическом смешении забайкальского русского населения с бурятским племенем, замечает, что «вследствие этого смешения русские жители усвоили и бурятский язык, так что последний сделался почти господствующим языком простого народа