— А Катю Чернову ты случайно не знаешь? — вкрадчиво осведомился Румянцев.
— Какую еще Катю? — достаточно натурально удивился Груздев, но глазки у него забегали, и это не ускользнуло от внимания Румянцева.
— Была такая подружка у Илоны, — уточнил Румянцев и тут же безо всякого перехода прикрикнул: — Ты звонил ее матери?
Пацану больше ничего и не требовалось, он сразу застучал зубами и выдавил из себя:
— Да это все Илона… Она мне сказала, что девчонка пропала — я-то ее, эту Катю, никогда и в глаза не видел. И что у ее матери есть деньги, слухом не слыхивал… Ее мать какое-то там кольцо продала. Все, что я сделал, пару раз позвонил из автомата… Больше и звонить не собирался, понял, что если еще раз позвоню, заметут…
— Да, дорогой, — протянул устало Румянцев, — догадывался я, что ты дерьмо, но ты не просто дерьмо, ты супердерьмо, здоровая куча вонючих отбросов… Сколько тебе лет?
— Двадцать два…
— Долго тебе еще придется отравлять воздух, если, конечно, никто тебя прежде не прихлопнет. — Румянцев не стеснялся в подборе выражений, ибо не был облачен полномочиями, хотя, возможно, и брал лишку, отождествляя собственную персону с правосудием.
Груздев заерзал худым задом по мокрому полу:
— И что мне теперь делать?
Надо же, нашел советчика, ну и щенок!
— Одевайся и не вздумай выкинуть какой-нибудь фортель. Со мной тебе не справиться, кишка тонка, — твердо сказал Румянцев.
Груздев сглотнул слюну, встал и, пошатываясь, отправился в комнату. Румянцев последовал за ним — мало ли что на уме у этих нынешних субчиков! — и с брезгливостью понаблюдал, как мальчишка, сбросив халат, стал трясущимися руками напяливать джинсы и свитер. Потом, усевшись на диван и шмыгая носом с методичностью автомата, надел носки на посиневшие, как у бройлерного цыпленка, ноги.
— Побыстрей шевелись! — прикрикнул на него Румянцев, хотя торопиться, собственно, было некуда; определенного плана дальнейших действий он еще не наметил: то ли сразу тащить этого придурка к Огородникову, то ли продолжить дело самому.
Груздев задергался и промазал ногой мимо носка. Втянул голову в плечи и попытался повторить попытку, но она ему опять не удалась, потому что испуганной птицей заверещал звонок.
— Кто? — мгновенно сориентировался Румянцев.
— Я же говорил, что ко мне должен прийти один друг.
— Иди открой, но только после моей команды, — приказал Румянцев.
Груздев послушно, как был в одном носке, поплелся в прихожую, обреченно приговаривая:
— Сейчас, сейчас…
Румянцев занял выгодную позицию с тем, чтобы оказаться за дверью, когда она отворится, и шепнул Груздеву:
— Открывай!
— А ключ? — проблеял тот.
Румянцев полез в карман:
— Держи.
В этот момент пронзительная трель повторилась прямо над ухом Румянцева.
Груздев, немного повозившись с замком, осторожно потянул на себя дверь, и по мере того, как проем расширялся, лицо его искажалось маской ужаса. Еще ничего не услышав, Румянцев мигом понял, что к чему, и всей тяжестью тела уперся в дверь.
Первая пуля влепилась в стену в сантиметре от головы Груздева, а вторая пошла вкось и застряла в двери. Тут же на лестнице раздался топот ног, кто-то несся вниз, перепрыгивая через ступеньки. Румянцев оттолкнул белого от страха Груздя и тоже помчался вниз — догонять стрелявшего.
Силы довольно быстро покинули Румянцева, сказывалось длительное отсутствие тренировки, что ни говори, а в последний год он заметно пооброс жирком. Но, преодолевая одышку, он мчался дворами за маячившим в кромешной темноте белым пятном — на убегавшем была светлая куртка. Ее Румянцев успел разглядеть, когда из-за облаков на мгновение выглянула луна и осветила холодную ночь своим бледным сиянием. Как назло, не попалось ни единого фонаря: то ли местные подростки, не знающие куда себя прибить, раскокали все лампочки, то ли убегавший специально выбирал самые глухие закоулки. А тут еще погода, словно нарочно, выкинула очередную шуточку: морозный ясный вечер сменился сырой и темной метельной ночью, обещающей к утру заведомую распутицу и оттепель.
В висках у Румянцева гулко стучала кровь, он уже изнемогал, а расстояние между ним и стрелявшим в Груздя упорно не сокращалось. «Скоро начну отставать», — с досадой подумал Румянцев и не придумал ничего лучшего, чем крикнуть:
