Стакан пуст, взамен пива приятелю приносят водку. Он быстро опустошает стопку и прежде, чем официантка уходит, просит еще.
Молоденькая девушка смотрит на меня вопросительно. Мне кажется, в ее глазах мелькает капля сострадания. Максу явно нехорошо, и она это видит. Удивительно, что в стрип-бар нанимаются настолько сентиментальные девочки. Ей должно быть все равно, кто и сколько пьет, как выглядит и что говорит.
– Неси, милая, не жалей, – рокочет пьяный Макс и с силой шлепает девочку по крепкому заду. Она обиженно дует губы и уходит.
Никаких нервных смешков или грубых шуточек в ответ. «Новенькая, наверное», – заключаю я.
Будто читая мои мысли, друг произносит:
– Ничего, скоро привыкнет. Так вот, не будем отвлекаться по пустякам… – спокойно произносят его блестящие, будто напомаженные губы. – Мы говорили о времени… той точке в истории, когда эта вселенская зараза начала распространяться. Женщина – дьяволица, безжалостная и сексапильная… Есть еще нежная Ева – спокойная и молчаливая рабыня, рожавшая без остановок отпрысков мужу, чье сердце было отдано явно не ей. Несчастная простушка, которая вынуждена была наблюдать, как ее детишки вырастают и спят друг с дружкой, что, к слову сказать, по Библии запрещено. Наблюдающая, как на молодой земле резвятся братья и перерезают друг друга, будто лишних котят. Если бы Ева знала, к чему заведет ее желание угодить Адаму, пожалуй, она бы наложила на себя руки, – говорит Макс и вздыхает. Его глаза косятся в сторону, а губы растягиваются в улыбке. Две жирные намасленные лепешки раскрываются и обнажают зубы.
К нам подходит обиженная официантка и с силой стукает стопкой о стол с такой силой, что четверть содержания проливается.
– Характерная душка, – обращается к ней Макс и глушит принесенную водку.
За вечер это уже далеко не первая порция спиртного. Как только заканчивается пойло, он тут же подзывает девушку.
В этот раз ее милое личико искажается гримасой злобы, затем она, сделав над собой усилие, расслабляет мышцы лица и спрашивает с такой колючей любезностью, на которую способна только очень сильно обиженная женщина:
– Счет, сэр?
– Птичка, я буду тут сидеть и заказывать еще и еще, чтобы лишний раз посмотреть на твои прелести, – гогочет Макс.
Я тоже изрядно пьян, но все же делаю попытку:
– Макс, старина, не приставай к девушке…
Он отмахивается от моих слов, как от комаров, которые пищат над самым ухом и мешают смотреть телевизор.
– Я бы эту попку… – произносит он и тут же замолкает.
Официантка не в силах больше сдерживаться. Резким движением она бросается на него и дикой кошкой впивается в жертву.
– Пьянь! – орет официантка что есть силы. – Грубая скотина! – вопит она и, изловчившись, бьет Макса коленом в пах.
Я не в силах пошевелиться, что-то удерживает меня от вмешательства. Возможно, подсознательно я понимаю, что Макс сам напросился. Разум преобладает над чувствами: нужно растащить их, он сильно пьян. Одному Богу известно, что он может с ней сделать после того, как перестанет корчиться от боли.
В зале наступает тишина. Стриптизерша с белесыми волосами от изумления раскрывает пухлые губы, тощая девушка орет:
– Мэг, остановись!
А ловкая антисексуальная девчушка грохается со своего шеста. Похоже, она что-то сломала. Самое время: нужно уходить отсюда. К нам несутся охранники и грузная Мамочка. Кто-то подходит к девушке на сцене и помогает ей встать.
– Что происходит? – орет охранник на нашу троицу.
Мэг убирает когти от лица Макса. Макс весь в царапинах и кровоподтеках. Но даже сейчас он пытается улыбнуться и, наверное, сказать что-то еще, но я вовремя затыкаю ему рот, бросаю деньги на стол, и мы убираемся подобру-поздорову.
– Ты совсем ум потерял?! – ору я ему в самое ухо.
Видимо, он выпил сегодня достаточно, чтобы не чувствовать боли. Друг громко смеется и отмахивается от меня. Отчего-то мне тоже становится весело, и я смеюсь. Беззаботность, на которую способны разве что дети.
Спустя какое-то время успокаиваюсь, в то время как Макс продолжает гоготать. Но вот его голос становится тише, и он отходит от меня. В свете фонаря я различаю, как он садится на скамейку и закрывает лицо руками. Его плечи подергиваются, а из горла доносятся жалобные всхлипы. Чужаком стою в стороне.
