Метнувшие смертельные снаряды псы режима спустились. Один из них, упершись сапогом в грудь павшего и враскачку выдернувший копьё, произнёс:
— Никто не смеет сомневаться в Мессире.
Будто бы к нам обращался. Я даже поёжился.
Вскоре мы остались одни. Почти целиком воссоединившиеся бергхеймцы.
— Ситуация, да? — сказал я, нарушив всеобщее молчание. Ловелас стоял, упершись руками в бока. Мох на его гиппогрифе извивался и иногда клочьями опадал на землю, где съеживался и чернел.
Мне никто не ответил.
— Это как с хулиганьём когда–то на улице, да? Типа дай мобилу позвонить, да чё ты ссышь, верну. Или ты мне не веришь? И тут такой вот тупичок. С одной стороны — ну с хрена ли я буду верить такой образине? У неё на лице написано, что ему даже мама вряд ли верит. А с другой…
— В торец сразу суй, — посоветовал Олег. — Чё рассусоливать?
— Олеженька–олежка, я б реально удивился бы если такой вопрос включил в твоей головушке процессы сомнения. И искренне восхищаюсь. Но вдруг ему реально надо позвонить, вдруг это действительно разговор человека с внутренней честью, которому глубоко оскорбительно такое недоверие. Невоспитанного человека, конечно, с проблемами в коммуникации. Может быть даже социопата и, конечно, с большей вероятностью надо в торец, но…
— К чему это ты, Лолушко? — устало спросил танк.
— К тому, что нам ща реально надо отдать ему мобилу, — посмотрел я на Ловеласа. — Хотя мы знаем, что верить нельзя ни на грош, но и в торец не вариант.
— Я буду сражаться за вас, — сказал Николай. — Вы можете мне не верить. Ваше право. Но я буду сражаться в полную силу.
— Колян, я никак не могу понять, как Выводок тебя отпустил. Наши последние встречи ясно дали понять — ты у него на поводке и с радостью посадишь на него всех нас. И вот ты здесь, хочешь выбраться. Остров Унии нынче полностью изумрудно мохнатый, твой хозяин выпилил там всё живое.
— Сделал единым, — поправил упрямый Ловелас.
— Я тоже мог сделать всех едиными там. Мёртвенькими и едиными. Не уверен, что местные жители были бы рады.
— У тебя не хватило сил, — пожал плечами охотник. Вот ведь зараза… — Хозяин оказался могущественнее. Но хозяин сделал, что хотел и вознаградил за службу. Отпустил.
— Или решил расширить свои владения за морем, — подмигнул ему я.
Ловелас хмыкнул:
— Ты, наверное, считаешь себя умным, шут? Тогда скажи, умник, зачем мне тогда было прилетать сюда? Я мог отправиться в самый дальний уголок континента, спрятаться в одном из лесов и начать оттуда экспансию. Так, как мы сделали это в Бергхейме, после «поражения». Селение за селением. Город за городом. Страну за страной. Пока всё не стало бы единым. Повсюду.
Резонно. Обидно, но резонно.
— Молчишь? Правильно — продолжил Ловелас. — Мне насрать на то, как вы ко мне относитесь. Что вы обо мне думаете. Но если отсюда можно выйти и для этого я должен вам помочь — я готов это сделать. Это общий интерес, ничего более. Вы ведь и сами тут вряд ли большие друзья друг другу.
Опять резонно. В реальной жизни всем гуртом водку пить не сели бы. Ладно…
— У нас же в башне есть правильные казематы? Что–нибудь тёмное, с глухими стенами и прочной дверью? — спросил я, не оборачиваясь, у товарищей.
— Есть, — сказал Кренделёк. — А что, хочешь его туда?
— Больше некуда. Посидишь взаперти, пока не выдвинемся в Твердыню, а? Докажешь свою готовность?
Ловелас медленно, будто неохотно качнул головой.
— Мы принимаем его? — недовольно спросила Света.
— Если хотим выйти — нам нужно его принять, — повернулся к ней я. Переглянулся со скривившимся Женей. — Но наедине с ним оставаться я б никому не советовал. А то бац, как в фильмах ужасов, потом будем пестицидами друг друга брызгать, чтобы выяснить, а не пожрал ли кого из товарищей мох.
Удивительно, но Стас промолчал от такого предложения. Даже не возмутился. И смотрел на Ловеласа без привычной беззлобности. С презрением, столь несвойственным ему, глядел.
— Юра, покажи дорогу, где там у нас темница для героя. Олежа, поможешь проводить нашего дражайшего товарища?
— Угу.
Ловелас безропотно проследовал за нами. Он шагал медленно, осторожно. Не проронил ни звука. Когда вступил в пропахший плесенью каменный мешок, то обернулся, скрестил руки на груди. Только спросил:
