— Мушкет пр-ред се-бя! — выкрикивал заливистым басом солдат Скоробогатов в одной рубахе, с мокрыми волосами, держа в руках хворостину и выкидывая ею артикулы перед собравшимися из станицы ребятишками.
— А ну-ка стрельни! — говорил толстый, с лупленым носом мальчуган в синей рубахе.
— Мушкет на пле-е-чо!… Это вот как, — продолжал Скоробогатов, не удовлетворив просьбы своего зрителя — так, Фокин?
— Так-то, — равнодушно отвечал Фокин, сидевший на корточках у ближайшей телеги полкового обоза. Фокин был тот самый солдат с мягким тенором, который спрашивал хохла про речку.
— Ряды-ы сдвой! Это вот как… Видал?
Толстый казаченок внимательно смотрел на Скоробогатова, заложив руки за спину, и конфузливо улыбался, когда он обращался к нему с вопросом, но был очень доволен и счастлив этим вниманием.
— Эй, крупа, крупа! откель вас нелегкая нанесла? — весело и беззаботно сказал проходивший мимо старый казак с сетьми за плечами.
— Ишь, ведь, сила какая! — прибавил он, останавливаясь против Фокина и оглядывая лагерь: — расейские люди да, небось, за расейскими и пришли?.. Эх вы, овца глупая! Пра, овца глупая! Ты откель? — обратился он к Фокину.
— Пензенский.
— Ишь губы-то как оскоблил!
— Ничего не поделаешь: приказ такой.
Старик одним движением плеча сбросил ловко сети на землю и сел на них с очевидным намерением поболтать с солдатами.
— А чижолая, говорят, ваша служба? — спросил он, обращаясь к Фокину.
— Да, нелегкая, — отвечал Фокин — зато доходная, шишки не заживают…
— Знаю, дружок! Бывал и я с вашими в походах не в давнее время — под Азовом…
— Ваша служба — совсем особая, — сказал басом Скоробогатов, доставили уже где-то ломоть арбуза: — а вот мы суток по трое хлеба не видим, воду ржавую пьем… а иногда не чаешь, что и в живности-то останешься — вот!..
И он кивнул головой, выразительно приподняв свои вылинявшие желтые брови.
— А то коли заместо пропащей собаки примутся бить до умертвия, — прибавил стоявший возле солдат с подбитым глазом и тоже с ломтем арбуза в руках.
— Велят командеры, — продолжал Скоробогатов, утершись рукавом рубахи и с завистью посмотрев на остаток арбуза в руках солдата с подбитым глазом — велят, чтобы у всех головы были прямо, плечо с плечом ровно, ноги — чтобы в единую струну… отойдут отдаля, по плечам поглядят, ровно ли стоят солдаты, не шатаются ль у них фузеи в руках. Коли чуть чего не так, зараз затрещину в морду, аль в груди саданет так, что лишь охнешь. Покель обучишься всему, — повороты чтобы делать скоро, в ширинках ходить ровно, фузею вскидывать легко чтобы, — так от подтычен-то и свету белого не будешь видеть.
— Ишь ты! — задумчиво проговорил растроганный старик: — гляди, все немцы эти проклятые?
— Всякие… Есть и из наших не лучше…
— Крест, стало быть, утеряли…
— Минка! Ми-и-нка-а! — послышался звонкий молодой женский голос в воротах станицы.
— Чаво-о? — пронзительно закричал в ответ толстый мальчуган с облупленным носом. Из всех зрителей приемов Скоробогатова он один лишь оставался теперь в лагере и слушал с живейшим любопытством разговор солдат со стариком.
— Иди домой, дьяволина! Вечерять давно собрали, а ты вешаешься…
Минка с видимым сожалением оставил лагерь и побежал в станицу. Синяя рубаха его скоро исчезла в воротах станицы. Старик продолжал сидеть на своих сетях и задумчиво и рассеянно смотрел на светлую гладь речки.
— А што, дедушка, — заговорил Фокин: — не слыхал, нету в ваших местах мужика Фокина, Якима Титова?
— А-а? — подняв голову, переспросил старик: — Фокина, говоришь? а каков из себя?
— Так, мелкого роста, сутулый. На лицо со мной схож; борода рыжая…
— Да кто же их тут всех упомнит? — ответил старик после довольно долгой паузы: — умножилось дюже вашего расейского народу у нас… Ты откель, говоришь, родом-то?
— Да мы пензенские.
— Не в примету, брат, не видал, да и навряд он тут: ваши все по Медведице, по Хопру останавливаются, а тут какие по ближности, все воронежские…
— То-то я прослыхал в Троицком, — мы в гарнизоне там служили, — как раз случился там в работных людях наш оттолъний, пензенский мужик, так он-то и рассказал мне: «ушел, говорит, отец твой на Дон, в казаки».
