Была уже ночь, когда в комнату переваливаясь вошел толстяк — врач авиабазы.
— Ну, — сказал он своим обычным добродушным тоном, — что у нас не клеится? Штурман сел на койке.
— Все, — сказал он. — Я на ногах не держусь.
— Почему ты не пришел ко мне?
— Не мог решиться. Сразу вдруг навалилось.
— Ты знаешь порядок. Должен был меня предупредить.
— Я надеялся, что пройдет, — устало проговорил штурман. — Я не ожидал, что сегодня мне предложат лететь.
— С Ромером? — В глазах у врача блеснула хитрая искорка.
— Все равно с кем. Я не могу.
— Приляг.
Врач любил летчиков. Он распил с ними не одну кружку пива, и в его медпункте их всегда ожидал хороший прием. Многих лечили здесь от гриппа, бронхита, гайморита, а также от кое-каких болезней, которыми заражали их девушки из соседнего городка. Как только кто-нибудь из летчиков заболевал, командир экипажа заставлял его пойти на медпункт, потому что на большой высоте воспаление носовой полости или гортани могло привести к серьезным неприятностям. Вообще-то летчики отличались завидным здоровьем, и если уж с ними что-то случалось, то большей частью они нуждались скорее в отходной священника, чем в помощи врача.
— У тебя ничего нет, — объявил врач, тщательно осмотрев и прослушав штурмана. — Сто лет проживешь. Если ты и болен, то все дело в этом, — добавил он, коснувшись головы штурмана. — Ты переживаешь.
— Может быть, — ответил штурман.
— Напрасно. Твои переживания ничего не изменят. Я попрошу, чтобы тебе дали отпуск.
— А потом?
— Что «потом»? Развлечешься, где захочется.
— Хотел бы услышать, где именно.
— У тебя что, нигде нет подружки?
— Нет, — сухо ответил штурман.
— Тогда сходишь в кино.
— А потом?
— Вернешься, и все наладится.
— Ты так думаешь?
— Конечно. У тебя сейчас нервная депрессия из-за этой катастрофы: тебе должны были дать отпуск.
Взявшись за дверную ручку, врач обернулся, и его широкое, как луна, доброе лицо расплылось в улыбке.
— Через неделю будешь в форме. Отдохни. Я скажу, чтобы тебе приносили сюда еду.
В наступившей ночи нарождался глухой гул — казалось, гудит сама земля; гул нарастал, становился мощным рокотом, в нем возникали ревущие органные ноты — это во мраке взлетали самолеты. Штурман встал, натянул домашнюю куртку и вышел, В небе, словно на цирковой арене, плясали белые, красные и зеленые звездочки бортовых огней. Они растянулись далеко над полями; ждали, пока подстроятся все тяжелые четырехмоторные самолеты, чтобы взять затем курс к побережью. Машины медленно строились в боевом порядке, и с ураганным грохотом, сотрясавшим землю, эти новые созвездия устремлялись к югу.
Так было каждую ночь, и время от времени штурман занимал свое место — уголок в одном из самолетов эскадры — и, склонившись над картами в своем закутке, ставил первую точку, вычисляя скорость и силу ветра. Но на этот раз он отказался от полета. Он не хотел, как продажная девка, кочевать из экипажа в экипаж и летать с пилотами, которых не знает, а то и просто с болванами. Не могло быть и речи, что он полетит с Ромером. Штурман летал в хорошем экипаже, но это не помешало случиться катастрофе. Нет, он не станет испытывать судьбу и не согласится, как дурак, вместе с Ромером ставить свою жизнь на карту, даже если это необходимо, чтобы увеличить на единицу число самолетов, участвующих в операции. Самолетом больше или меньше, это ничего не меняет.
Не успел он вернуться к себе, как в комнату ввалился Адмирал. Его маленькие глазки сверкали; он то и дело потирал рукой чудовищный шрам, рассекавший его лоб, словно след от сабельного удара в какой-то прошлой войне. Адмирал бросился к нему и, по своему обыкновению, принялся его тискать, с грубоватой нежностью.
— Ты болен? — спросил Адмирал и фыркнул. — Я видел врача. Тебе, такому здоровяку, нужен отдых? Посмотри на меня: двадцать три вылета в восточные зоны и на оккупированные территории, и как огурчик. Еще восемьдесят вылетов — и баста. Могу рассчитывать на вечную признательность объединенных наций. Вместе поедем домой, и тогда уж я покажу тебе девочек.
— Ладно, кончай, — сказал штурман. — Ты не на увольнительной?
