– Вы не сказали…
– Можете называть меня паном или господином Теодором. Так принято. Даже мой друг Сергей Берестов часто именовал меня именно так. Можете спросить об этом Андрея. Если вы его отыщете.
– Господин Теодор, – спросила Лидочка, – вы все выясняли, а может, знаете, где мои родители?
– Разумеется, знаю. И не бледнейте, не ломайте пальцев. Ваши родители живы-здоровы, только у меня не было нужды их видеть.
– А где они?
– Они живут в Одессе. Вашего отца перевели туда по службе, а ваша мать часто приезжает в Ялту в надежде, что вы уже вернулись. Наверняка она оставляет какие-то весточки для вас. Вы не пробовали обратиться на почту рестанте?
– Ой, конечно, спасибо! – воскликнула Лидочка. – Конечно же, до востребования! Я завтра же пойду.
– Вы чудо, – улыбнулся снова Теодор. – Сколько вам лет?
– Мне? Уже восемнадцать.
– Вот видите. – Теодор откинулся в кресле и сплел длинные пальцы. Улыбка была как приклеенная. – Разве можно так себя выдавать?
– Выдавать?
– Если вам восемнадцать, сколько вам было два с половиной года назад?
Теодор рассмеялся скрипучим смехом человека, который так редко смеется, что не знает, насколько неприятно его смех звучит для окружающих.
– Осталась последняя загадка, – сказал Теодор, вдоволь насмеявшись, – откуда у вас второй транслятор?
– Транслятор?
– Небольшой прибор, похожий на табакерку. Прибор, который дает возможность плыть во времени. Один вы получили или унаследовали от Сергея Серафимовича. А второй?
– Второй был у Глаши. Она же отдала его Андрею!
– Так я и думал. Все сходится. Теперь, прежде чем я скажу вам главное, моя девочка, – сказал Теодор отеческим голосом, – скажите мне, где бумаги Сергея Серафимовича.
Но Лидочка была уже готова к этому вопросу – разговор давно двигался именно к нему.
– Их спрятал Андрей, – сказала она спокойно, по крайней мере ей казалось, что она говорит спокойно. – Он успел их спрятать.
– Где? Неужели он не сказал вам где?
– А зачем? Зачем они мне?
– Чтобы отдать тем, кому они принадлежат.
– Простите, но ваши вопросы мне кажутся чересчур настойчивыми. Задавайте их Андрею.
Теодор помолчал. Потом сказал тише:
– Впрочем, вы правы. Вряд ли у вас было время, чтобы обсуждать содержание этих бумаг.
Теодор медленно поднялся с кресла и навис над Лидочкой.
– Разумеется, я мог бы проверить – не обманули ли вы меня, не скрываете ли бумаги здесь, – но мне так хочется вам верить! К сожалению, так часто обманывают те, кто по всем законам божеским и человеческим должен быть безукоризненно честным. И знаете почему? Для людей благородных и искренних ложь во спасение близких оказывается выше абстрактной честности. Вряд ли вы это сейчас поймете. Но предупреждаю – берегитесь честных людей. Уж они обманывают так обманывают!
Теодор на цыпочках подошел к двери и приоткрыл ее, прислушиваясь, но неожиданно для него некто из коридора рванул дверь на себя, и не ожидавший этого Теодор потерял равновесие и буквально вывалился в коридор – это было как в цирке, где мим борется с собственной тенью. Потеряв равновесие, Теодор пал на колени, а над ним возникла дурацкая физиономия военлета Васильева.
– Ты здесь, моя крошка? – спросил он сонно. Но, приглядевшись, он понял, что Лидочка – не его дама сердца, и сказал: – Экскьюзе муа, поняла?
Теодор быстро и ловко вскочил с пола и толкнул Васильева в грудь. Но для того, видно, толчок не был неожиданностью. Он его парировал, и после этого получилось так, что мужчины как бы обнялись и начали толкаться и рычать.
Лидочка кинулась на помощь Теодору, повисла на Васильеве, стараясь разжать его пальцы, – все они забыли, что всего четыре часа утра. В коридоре начали открываться двери, люди высовывались в коридор, ругались, проклинали пьяниц.
Теодор вывернулся, ловко заломил Васильеву руку за спину, и из руки, звякнув, выпал пистолет – Лидочка даже и не успела разглядеть, как Васильев успел его вытащить. Затем Теодор повел согнутого Васильева к лестничной площадке и ударил ниже спины. Васильев исчез.
Лидочка подбежала к Теодору.
– Он вам не сделал больно? – спросила она.
– Нет, ничего, – сказал Теодор. Он спрятал в карман пиджака пистолет Васильева. – Не стоит оставлять ему пушку, правда?
