* * *
13 марта 1985 года я позвонил в приемную М.С. Горбачева на пятом этаже здания на Старой площади. Хотел поздравить с избранием Генеральным секретарем ЦК КПСС. Дежурил секретарь Владимир Маркелович Савицкий. Его неоднократные попытки соединить по телефону с Михаилом Сергеевичем были тщетными. Телефонные аппараты были раскалены – все спешили поздравить.
Вечером по «вертушке» позвонил на дачу. Трубку взяла Раиса Максимовна.
– Прошу передать мои поздравления и добрые пожелания Михаилу Сергеевичу. Понимаю, что с сего дня он принадлежит истории. Теперь нам, смертным, к нему не дозвониться.
С этого мартовского дня личное общение прекратилось. Хотя еще в конце 1984 года мы хорошо, по-семейному, провели вечер у нас дома.
* * *
В начале лета 1991 года в субботний день, утром, раздался телефонный звонок.
– Будете разговаривать с председателем КГБ Владимиром Александровичем Крючковым. Соединяем…
– Слушаю вас, Владимир Александрович…
– Можешь сейчас приехать в Комитет?
– Могу.
– Сколько времени потребуется? Машина есть?
– Машина есть, но шоферы, члены профсоюза, в выходные дни не работают. На трамвай и троллейбус уйдет около часа.
– Сейчас придет машина.
Через 15–20 минут прибыл на Лубянку.
Крючков:
– Мне поручили с тобой переговорить. Михаил Сергеевич весьма встревожен твоим вчерашним разговором по телефону с Раисой Максимовной. Очень обеспокоен…
Я стал подробно рассказывать Крючкову о вчерашнем телефонном разговоре.
Дело было в пятницу. К концу рабочего дня я позвонил на дачу, чтобы передать какую-то бытовую просьбу наших общих друзей из Ставрополя (дозвониться до Горбачевых они, естественно, не смогли). Но затем разговор переключился на другие темы. Вначале общеполитические.
Раиса Максимовна:
– Как вы считаете, сколько понадобится времени, чтобы страна вышла из экономического кризиса?
– Думаю, лет десять, не меньше.
– Ну, такой пессимизм. Не ожидала такого ответа от оптимиста.
– Ну, если пессимист, то лет двадцать, а может, и все тридцать понадобится.
Завязалась телефонная дискуссия. Между нами это было не впервой. И тут я, по своей старой привычке говорить предельно откровенно, сказал: «В последнее время никто не может взять в толк, куда ведет страну Горбачев… Как вы думаете жить дальше. Кем вы себя окружили, какими людьми? Советники в политике, идеологии – Яковлев, Медведев, в экономике – академик Шаталин. Я пару дней назад смотрел его интервью по телевидению. Больной человек. Жалко смотреть, полная беспомощность».
Слово за слово… В общем, меня понесло.
– Раиса Максимовна, неужели не понимаете, что вы же докатитесь до румынского варианта. Вы хотите разделить участь Чаушеску?
Не помню деталей дальнейшего разговора. Расстроился. Посмотрел на часы – больше часа проговорил. На дачу уже ехать поздно. А главное – злой на себя: зачем разоткровенничался, наговорил лишнего.
Ну а утром, в субботу, – длинный разговор у В.А. Крючкова. Человек он обстоятельный, разумный, тактичный. Изредка задаст вопрос и внимательно слушает, не перебивает. Я поймал себя на мысли: он хорошо знает содержание вчерашнего разговора, причем в мельчайших деталях. Выходит, записали вчерашний разговор?
Приехал домой. Стал анализировать, размышлять. О том, что сказал, не раскаивался. Но как же так: разговор-то доверительный с Раисой Максимовной, хотя и резкий, особенно о возможности повторить судьбу Чаушеску. В таком случае мог сам Горбачев позвонить и сказать по-товарищески: «Чего это ты болтаешь, Эдуард…» Коротко и ясно. Или же пригласить на обстоятельный разговор.
Так нет же, поручает разговаривать председателю КГБ, прямому моему начальнику. Поручает Крючкову сказать о том, что он очень обеспокоен содержанием разговора. Вот тебе и дружба, наивный человек.
До этого случая я еще верил в нашу дружбу.
* * *
О Горбачеве 90-х годов писать не хочется. Не хочется писать о десятилетии «великого предательства». Но и топтать поверженного не хочется.
Его многие винят в сегодняшних бедах. Но особенно достается Горбачеву на его родине – на Ставрополье. За то, что жестоко обманул их надежды. Не прощают земляки за то, что случилось со страной, в которой родились и живем, за унижения, последовавшие за развалом СССР, за то, что Ставрополье стало прифронтовой зоной.
