Спустился вниз по улице. Вот он стоит. И был просто сражен, на меня нахлынула какая-то слабость, в ушах зашумело, я как будто оказался в каком-то другом месте и в совсем другом времени, на глаза навернулись слезы. Но, что примечательно, это была не печаль; ощущения были не плохие, я смотрел на дом, на часть двора, стоя у деревянной калитки, ничего не изменилось, я в каком-то смысле ожидал встретить самого себя, лет пяти-шести; там у нас было немало хорошего, у нас с мамой, там был весь мой детский мир; дома через дорогу были тогда пределом видимости — я так разволновался… Я должен был это преодолеть. Пошел дальше. Дошел до конца улицы, потом прошел вверх по соседней, сделал круг, потом собрался домой. Но к этом времени я почти успокоился, стряхнул с себя волнение, жалость и сентиментальность и снова остановился у этого дома.
Заметил, какой он весь запущенный. Двор никогда не представлял собой ничего особенного, но сейчас это были просто заросли щавеля и сорняков. Дом грязный, фасад обили гофрированным железом, наверное, и заднюю стену тоже, но так его и не покрасили. Крыша была вся в ржавых разводах. Стекло в прачечной разбито. Занавески на окнах грязные и рваные. Потом пришел какой-то человек, внимательно осмотрел меня с ног до головы, вошел в калитку. Он прямо сверлил меня глазами.
«Мы знакомы?»
Я ответил, что не знаю, но мы поговорили, мужчина был средних лет, сказал, что в подвале живет его сестра, она больна — он отнесся ко мне с подозрением, спросил, не иду ли я к «людям наверху». Я, конечно, ответил, что нет, просто я здесь когда-то жил и пришел посмотреть на дом детства, мужчина откуда-то слышал о книге «В кромешной тьме», слышал, что она как-то связана с этим домом, но признался, что сам ее не читал, стал невероятно любезен, был готов все для меня сделать. Я попросил его рассказать, что там за «люди наверху». И выяснилось, что верхний этаж теперь тоже принадлежит городу, он выкупил его у банка, и теперь в его собственности находился и подвал, и верхний этаж, который сдают всяким клиентам, и последние полгода там жили ужасные люди, наркоманы и пьяницы (их просто тянет на это место), и сестре этого мужчины было невыносимо трудно жить по соседству с таким сбродом, в инвалидном кресле, да еще в депрессии, она пострадала в пожаре, потеряла мужа и ребенка; жизнь была для нее тяжелым бременем, особенно среди преступников, — он сам разговаривал с разными городскими чиновниками и наконец добился от верхушки обещания, что этот наркосброд выгонят прочь. На этом мы попрощались. «Удачи вам в этом деле», — сказал я, и мы пожали друг другу руки.
В выходные в моей голове все свистело и пело, пульсировала какая-то мысль. В понедельник я позвонил в приемную мэра, он был малым несколько свихнутым, старым шутником, который славился своими выдумками и властолюбием, — я представился и спросил, можно ли как-нибудь с ним встретиться. «У мэра приемные часы в среду», — ответил секретарский голос. «И что, мне можно прийти?» — «В половине одиннадцатого устроит?» — спросил секретарь. «Очень даже», — ответил я.
Встреча с мэром была сумасшедшей. Передо мной у него кто-то был, и я прошел не раньше одиннадцати, на это время было назначено еще у двоих, и я ожидал, что мне придется отбарабанить свое дело в рекордно короткое время и попрощаться. Но мэр был очень мил и явно никуда не спешил; мы вели неторопливую беседу, я рассказал ему о маме и Халли Хёррикейне, он все это знал, был знаком со многими городскими пьяницами, и ему даже удавалось пародировать Халли, причем чертовски похоже, а когда я тоже начал, мэр захохотал и сказал: «У вас получается намного лучше; вы — мастер!» — «А как вы познакомились с Халли?» — поинтересовался я. «Милый друг, — ответил мэр, — все пьяницы и сумасшедшие в этом городе считают, что я свой человек!» Потом он испытующе посмотрел на меня и со смехом добавил: «Вообще-то Халли знает вся городская верхушка, полагаю, немногие так разбираются во всех статутах и правилах, как он».
Короче говоря, мэра все это весьма интересовало. Он был знаком с содержанием книги и понимал, что связывает меня с этим домом, и посему когда я сказал, что думаю о том, как бы снова в нем поселиться, он предложил: «Сделаем в нем музей, а вас назначим хранителем!»
