На аэродроме, когда Николай подошел к Сташенкову, чтобы выслушать замечания, тот, не стесняясь техника самолета, заорал:
— Ты что, чудак на букву «эм», не соображаешь, как стрелять?
— А ты, чудак на букву «хам», не соображаешь, как строить маневр? Или тебя тактике не учили?
У Сташенкова, казалось, глаза вылезут из орбит, губы только шевелились, но ничего не произносили. Наконец он прошипел:
— Тебе лучше рапорт подать о переводе. Может, жена заболела или еще что…
— Нет, — возразил Николай, — рапорта я подавать не буду, жена у меня здорова, и летать я буду.
— Ну, ну, — губы Сташенкова скривились в усмешке. Но на разборе полетов он ни словом не обмолвился о случае на полигоне. Николай понимал — это вовсе не означает, что командир отряда отступился.
3
Наталья начала привыкать и к жаре, и к неинтересной, опостылевшей еще в селе работе на подсобном участке по выращиванию овощей, помощи в столовой — Марина придумывала всяческие блюда, пекла то пироги, то пряники, если узнавала, что у кого-то из солдат день рождения; водила ее в казарму, ленинскую комнату, вместе писали лозунги, подбирали для стендов из журналов рисунки, фотографии; Наталья все делала машинально, как показывала и учила подруга, ничем не выдавая, что эти занятия нисколько не скрашивают ее жизнь, не очищают душу от гнетущей тоски. С Николаем отношения оставались прежними: жили рядом, старались не замечать друг друга, разговаривали мало — вопрос, ответ, — да и разговаривать времени не оставалось. Он почти не бывал дома — то ночные, то дневные полеты, то предполетная подготовка, то разбор полетов. Нередко приходил усталый и расстроенный. Она ни о чем не спрашивала — и в хорошие времена он не откровенничал о служебных делах, теперь и вовсе ее вопросы вызвали бы недоумение. И все-таки многое, что происходило у него на службе, она знала: Марина была в курсе всех событий и охотно посвящала ее.
Как-то они возвращались из солдатской казармы, где наводили уют и красоту. Марина рассказывала:
— …Ничего удивительного, каждый считает себя здесь временщиком: приехал, отбыл три-четыре месяца и — до свидания, зачем ломать голову над какими-то новшествами, над изменением мишенной обстановки (это уже слова мужа) — по старинке-то проще. А вот твой Николай нашел время и придумал какое-то оригинальное решение проверки новых систем оружия. В общем, он у тебя умница, в отряде его уважают, а Валентин в восторге.
Да, Николай умел поставить себя, но что Наталье от его авторитета? Он и дома корректен, внимателен, заботлив, но для нее, видно, этого мало, и хотела бы она заставить себя полюбить его — не получается…
— Скажи откровенно, — после небольшой паузы вдруг спросила Марина, — вы не поссорились? Давно я замечаю… как-то не так у вас. И Николай ходит пасмурный, и на твоем лице улыбка, как осеннее солнышко.
Наталья отрицательно покачала головой.
— Да нет, такие уж мы. И по Аленке скучаем.
— Ой, подружка, по глазам вижу, — погрозила Марина, — не умеешь ты врать. Ну-ка выкладывай все как на духу. Не для пересудов, ты меня знаешь, а может, чем-то помогу.
Наталья заколебалась: раскрыться, облегчить душу? Но чем и кто им может помочь? Ничем и никто. Сердцу не прикажешь, а все дело в нем. Трудности? Ей не привыкать, и жару она видела, правда, не такую, но и с этой уже освоилась, и холод; физические тяжести переносятся намного легче, чем душевные… И она снова помотала головой.
— Нет… Мало ли что в семье бывает…
— Как хочешь…
Они уже подходили к дому, когда неизвестно откуда на них налетел порыв ветра — горячий, колючий — и так стегнул по лицу, по шее и голым рукам, что кожа загорелась, как от крапивы.
Марина посмотрела на юг и схватила Наталью за руку.
— Афганец! Бежим скорее!
Наталья оглянулась, и ей стало страшно: весь горизонт на юге был затянут желто-красной тучей, зловеще клубившейся и мчавшейся к ним.
Не успели женщины подняться в комнату Марины, как на улице потемнело, в окна хлестнуло песком и все вокруг загудело, завыло, застонало.
— Бедные мой Валя и твой Коля, как они там? — с глубоким вздохом произнесла Марина. — Каждый раз, когда вот такое случается, я места себе не нахожу: где он, что с ним? Тут в квартире страшно, а что в пустыне? И сколько будет бушевать чертов афганец? Скажи, тебе страшно за Николая?
