— Узнаете? — послышался голос председателя. — Вот и я не узнаю. Что же вы дальше-то не смеетесь?
Вспыхнул свет, и все, как один, перевели дыхание. На Ванюшку старались не смотреть. Он тяжело спрыгнул со сцены и, спотыкаясь, пошел по проходу к двери, оглянулся на пороге, хотел что-то сказать — перехватило горло. Махнул рукой, вышел. По залу опять пронесся тяжелый общий вздох.
— Ну что — пошлем звеньевого Кочкина в Москву? Послужит его опыт на общую пользу? Больно и горько, товарищи! Стыдно в наше горячее время опускаться до такого первобытного скотства, порочить высокое звание Человека! — Иван Макарович подошел к краю сцены. — Правление, партийная организация и общественность решили повести самую беспощадную борьбу с пьяницами, всеми мерами будем пресекать это гнилое явление! Сегодня после собрания наши активисты вывесят в фойе, напротив красной доски Почета черную доску с "живописными" портретами особо выдающихся по части выпивки граждан. Пусть все на них смотрят, пусть сами они любуются, как своим мерзким видом и состоянием позорят доброе имя советского крестьянина. Председатель перевел дух, опять потер лоб, будто мучился головной болью и она мешала ему вспомнить главное. — Это моральная сторона дела. Посмотрим теперь на него и с другой стороны. Начну с примера. — Он нагнулся в зал, вытянул вперед палец, словно погрозил. — Вот ты, Василий, еще со школы, знаю, мечтаешь о мотоцикле с коляской, так?
— Ну так, — подтвердил смутившийся, готовый к подвоху парень. — И что тут такого недопустимого?
— Вот что: штаны ты себе с кожей на… этом самом месте достал, горшок для головы у тебя давно в красном углу висит и куртка есть непродуваемая, верно?
— Ну верно…
— А мотоцикл где?
— Так не заработал еще, товарищ председатель, — протянул осторожно Василий.
— Не заработал? Ну-ка, главный бухгалтер, сделайте нам, пожалуйста, справочку.
Коровушкин резким кивком стряхнул со лба на нас очки, перебрал лежащие перед ним листочки, выбрал нужный и огласил заработки колхозника Кондратьева Василия Николаевича за последний год.
— На такие деньги, — подытожил председатель, — ты бы уже, если надо, паровоз мог купить.
В зале недружно, настороженно засмеялись.
— А ты, Петрович, громче всех зубы скалишь — весело тебе. Тогда почему твоим ребятам невесело? Почему они каждый вечер ко мне на телевизор бегают? Во-первых, потому, что детские передачки им интереснее смотреть, чем твои концерты, а во-вторых — бухгалтер, огласите справочку… Вот видишь, Петрович, по твоим заработкам уже давно положено иметь не то что простой, а даже цветной телевизор, да и еще многое полезное в быту.
В зале нарастало волнение. И если где-то вспыхивал смех — то неуверенный, вызванный притворной бравадой; его быстро гасили серьезные взгляды односельчан. Кто-то уже не выдержал — понял, что и его коснется невыносимо откровенный разговор — согнувшись, стараясь не топать, шмыгнул к двери.
— Постой-ка, постой, товарищ Кружок, — догнал его голос председателя. — Сколько мы тебя помним, ты за стол без стаканчика не садишься — стаж у тебя внушительный. Объясни-ка собранию свое пристрастие. Может, горе какое вином заливаешь или тоска тебя душит? Ты поделись — полегчает.
— Так что, Иван Макарович, — затоптался на месте, будто торопился по нужде, Кружок. — Как у меня злейшая язва, так я ею — водочкой — лечусь. Врачи советуют даже натощак принимать, а я ведь всегда с закуской, не ради хмеля — для здоровья…
— Позвольте справку, — поднялся доктор Федя, зло теребивший бороду. Прошлой весной колхозник Кружок в тяжелом состоянии с диагнозом желудочного кровотечения был доставлен в нашу больницу, где проходил курс стационарного лечения. Данное обострение язвенной болезни, как показало обследование пациента, вызвано систематическим и неумеренным употреблением спиртных напитков. Гражданину Кружку категорически противопоказан прием алкоголя в любых дозах, о чем он неоднократно предупреждался медицинскими работниками нашего учреждения и мною лично.
— Вот, Кружок, твое лечение: отдаешь ты последнее здоровье за бутылку гадости, от которой тебе — ни ума, ни радости. — Иван Макарович переждал веселье, возникшее из-за его неожиданно получившихся стишат. — Такое моральное заблуждение, товарищи, характерно для всех безмерно пьющих. Иной уверяет — вы знаете, о ком, я говорю, — пью, мол, потому, что жена-злодейка бросила и родных деток со двора за собой свела. А на деле все наоборот: жена ушла, потому что нет больше сил жить с пьяницей. Другой заливает винищем ревность — баба от него гуляет по чужим мужикам. А как ей, бедной, не гулять по чужим, если от своего нет ей ни прока, ни мужской ласки. Третий на работу валит — не ладится на производстве, начальство невзлюбило — вот и запил с расстройства. Да, где же такому работать, если он через день мать родную от трактора отличить не может. И я полагаю, что это не заблуждение неустойчивых личностей, а попытка оправдать свою позорную слабость. Вот и живут они в наше прекрасное время без здоровья, без семейного счастья, без радости труда. Задумайтесь, товарищи.
