Видно, Ворожейко все-таки уловил что-то в его голосе: отошел, стал смущенно запихивать под кассовый ящик толстую захватанную тетрадь.
— А это что за документ? — протянул руку Андрей.
— Это, виноват, Андрей Сергеевич, так называемый "поминальник". Мне иногда приходится в долг отпускать, до получки — в основном спиртные напитки. Иду, можно сказать, навстречу пожеланиям. Но вы не беспокойтесь на сегодняшнее число должников не числится.
Секретарь нахмурился, взял тетрадь, полистал, вернул ее Андрею и многообещающе посмотрел на завмага. Тот, поймав и правильно оценив этот взгляд, виновато потупился, толстые щеки его покрылись розовыми пятнами.
Когда работу в магазине закончили, Андрей попросил Виктора Алексеевича и Коровушкина зайти вместе с ним к Дашутке.
— В качестве понятых, что ли, — неловко пояснил он. — За Степанычем именной револьвер записан, надо изъять его.
Дашутка встретила их молча. С упреком и, как показалось Андрею, с затаенной тревогой в синих глазах взглянула на него, перекинула на грудь косу, пробежала по ней пальцами.
— Дарья Михайловна, — взял на себя трудную миссию секретарь. — Мы тебе все соболезнуем. Деда твоего крепко уважали и всегда помнить будем. Понимаем, как тебе тяжко, но — ты уж извини — сейчас мы к тебе по делу. Передай милиции дедов револьвер.
— Дедушка дежурил с ним. — Она крепилась, сдерживала плач.
— Где он хранил его? — мягко спросил Андрей.
— Вот, в шкатулке, запирал всегда. — Дашутка выдвинула ящик комода, подняла крышку шкатулки, всхлипнула. — Он ее укладкой почему-то называл.
Шкатулка была пуста.
— Ну я же говорю — он его с собой взял. Я на танцы уходила, дедушка вот здесь стоял. Пиджак распахнул и вот так, — она показала, как именно, засовывал его в кобуру. Он всегда его так носил. Гордился, говорил сейчас все чекисты так носят, — и заплакала, не удержавшись.
Секретарь переглянулся с Андреем, потрогал усы, покашлял:
— Ты помоги нам, девушка, поищи. Или нам позволь помочь. Верно, здесь он где?
Андрей походил для очистки совести по комнате, заглянул в чуланчик, снял с полки несколько книг — он уже понял, что надеяться нечего револьвер исчез. При осмотре трупа сторожа Андрей видел на его боку под пиджаком пустую кобуру. Тогда он подумал, что Степаныч оставил револьвер дома. Выходит, не оставил. Плохо дело — совсем плохо. Андрей выходил последним, в дверях задержался и тихо спросил:
— Больше у вас дома ничего не пропадало?
Дашутка испуганно вскинула голову:
— Нет, ничего…
— А паспорт твой где?
— Не знаю.
— Как это не знаешь? Потеряла, что ли?
Дашутка молчала.
— Ну?
— Дедушка забрал.
— Что значит — забрал? Зачем?
— Не скажу. — Она даже шагнула вперед решительно. — Не скажу.
Андрей вздохнул — сразу поверил, что не скажет.
Совсем плохо дело.
Андрей снова позвонил в район.
— Как у тебя, Ратников? Что? Вот черт! Этого только не хватало. Ищи, родной, ищи скорее, пока этот револьвер больших бед не наделал. Расширяй поиск, дружину привлекай. Пусть молодежь поспрашивают. Ну надо же! Вот беда-то!
Положив трубку, Андрей почувствовал, что теряется, что никак не может собрать воедино все факты и подчинить их одной цели, направить в одну точку. Строгого, последовательного розыска, как его учили, не получалось…
В дверь поскреблись, она приоткрылась, и в щель просунула голову старуха с нелепым именем Афродита Евменовна — та самая, что в молодости проводила свой бешеный эксперимент в лугах, а сейчас безмятежно откликалась на упрощенное подругами имя — Фронька.
Ничего доброго этот визит не сулил. "Опять что-нибудь ее корова выкинула", — вздохнув, подумал Андрей. С этой коровы, которую все село ехидно, с безошибочным чувством коллективного юмора, именовало Венеркой, началась его беспокойная милицейская служба. Неугомонная бабка в первый же день, как принял новый участковый дела, ворвалась в его кабинет с таким истошным воплем, что Андрей решил — либо пожар, либо космонавты сели рядом. Оказалось, пропала Венерка. Она вообще-то была какая-то ненормальная, шлялась по лесам, жрала грибы и, как уверяла Афродита Евменовна, была "большая любительница до колбасы — видно, в ней звериная кровь играет".
