— Спокойно, Сережа, — негромко сказал Саша. — Оставь-ка его мне. — Он стоял на пороге со шпагой в руке.
Выпивка замер.
Саша поправил перчатку и подтянул рукава рубашки. Мне показалось, что он сейчас поднимет руку и, щелкнув застежкой, изящным движением отбросит длинный голубой плащ с белым крестом на левом плече. Саша несколько раз резко взмахнул шпагой — ее лезвие, холодно блеснув, хищно свистнуло в воздухе — и стал в классическую позу фехтовальщика, подняв вверх левую руку с растопыренными пальцами, будто бережно держа в них тонкий, почти невидимый бокал с драгоценным вином, ни капельки которого нельзя пролить.
Выпивка рванул ворот ватника и бросился на Сашу. Мне стало страшно за него: Выпивка размахивал штыком, колол и бил наотмашь. Но боялся я напрасно: Саша был великолепен! Его гибкая фигура разве что не завязывалась в узлы, шпага сверкала молнией. Отражая удары, он успевал плашмя ударять Выпивку по заднему месту, по руке, в которой был зажат ржавый штык, — явно злил его, быстро, умело накаливал.
Выпивка злобно шипел, получая удары, бессильно скалился зверея. Но у него было одно серьезное преимущество: он хотел и мог убить Сашу. А Саша только защищался.
Но не так уж он был беззащитен, этот юный мушкетер.
Мне казалось, что я вижу все это во сне, что в этом темном старинном зале сам князь Оболенский со шпагой в руке сражался за свою честь, за непреклонную справедливость возмездия. Звенели шпаги, метались тени дерущихся насмерть людей. Я видел то злобное, жестокое лицо Выпивки, то Сашино — с застывшей улыбкой на худом мальчишеском лице. Вмешаться я никак не мог: боялся отвлечь внимание Саши, помешать ему.
Саша отступал к стене, он явно хитрил. И Выпивка, потеряв голову от бессильной злобы, сделал прямо-таки зверский замах. Неуловимое движение шпаги, едва заметный поворот, и Саша направляет его страшный удар в стену. Выпивка, не удержав своего тяжелого, крепкого тела, вонзает в нее штык, который ломается с громким хрустом, и со всей силы ударяется лбом в косяк.
Теперь моя очередь. Я бросаюсь к нему, хватаю его правую руку, выворачиваю ее и валю Выпивку на пол. Пока он не опомнился, ловлю другую руку и, задрав ему ватник, выдергиваю пояс из его брюк и стягиваю ему локти. Выпивка рычит и катается по полу.
Саша отбросил шпагу.
— Приложи что-нибудь холодное: он тебе глаз подбил.
— Ну да, — удивился я. — А я и не заметил.
— Локтем зацепил, когда ты его повалил.
Саша снял со стенда снарядную гильзу и прижал к моей щеке. Я почувствовал боль.
— Как ты попал сюда? — спросил я, переведя наконец дух.
— Свет увидел в окне, — коротко ответил Саша. Он поднял шпагу и внимательно осмотрел ее лезвие, будто все остальное его нимало не заботило.
— Надрать вам уши? — В дверях появляется Яков и подходит к Выпивке. Живой хоть?
Выпивка молчит. Двое, как говорится, в штатском, рывком ставят его на ноги.
— Поехали, — коротко говорит Яков. — Ох и будет мне влупка от начальства!
— Не нужно ни слез, ни прощаний; это все бесполезные ветви, которые умный садовник должен тщательно обрезывать…
В. Одоевский
Машина остановилась, мы вышли, посмотрели, как из другой машины вывели Выпивку, и поднялись в кабинет к Якову.
Порывшись в столе, он протянул Саше длинный самодельный нож:
— Этим ножом он убил Самохина. Узнаешь?
— Лезвие — из обломка шпаги, — кивнул Саша. — Так что же, это Выпивка ее украл?
— Нет, — покачал головой Яков. — Украл шпагу и сделал из ее обломка нож Самохин. — Он достал из шкафа кофейную мельницу и поставил ее передо мной. — Поработай-ка.
Я крутил длинную ручку мельницы, а Яков, доставая чашки, сахар и печенье, коротко рассказывал.
— Вашему Самохину ничто не пошло впрок. Ни заключение, ни заботы Афанасия. И вы не зря сомневались в нем: Самохин высматривал в музее что поценнее. С его, конечно, точки зрения. Афанасия, возможно, это даже радовало: он считал, что в душе Самохина пробуждается любознательность, возникают интересы более безобидные, чем те, которыми он жил до сих пор. Самохин полазил и по подвалу, нашел и расчистил проход через оранжерею. Это и подтолкнуло его на решительные действия. Но главное — он узнал на фотографии Выпивку, а Самохину был нужен помощник, надежный по-своему человек. В свою очередь, Выпивка присматривался к нему, понимая, что рано или поздно тот может быть полезен. Самохин советуется с ним. Видимо, Выпивка колеблется, тогда Самохин решает припугнуть его. Но что Самохин? Шавка. Он не знал, с кем связывается. — Яков поставил кофейник на плитку и продолжал рассказ: — Возможно, они столковались, но у Выпивки было, несомненно, другое на уме. Раз узнал его Самохин, то, понятно, гарантий для безопасности никаких не остается. Нужно убрать и его, и фотографию. Дело, которое предложил Самохин, устраивало Выпивку именно по этим причинам. Под надежным прикрытием — я имею в виду ограбление музея — он мог уничтожить и фотографию и ее оригинал, найти который не составляло труда: такие уж у вас в музее порядки, все на виду. Когда были собраны ценные вещи, Выпивка ударил Самохина его же ножом, тот побежал. Выпивка плохо знал подвал и не догнал его. Когда за Самохиным закрылась дверь в оранжерею, он не смог открыть ее, долго искал следы, зажигал спички, но безрезультатно. Самохин пробрался в номер, но рана была смертельна… Выпивка вернулся в музей, ободрал стенд и, видно, успокоился, когда стало известно, что Самохин убит и труп его найден не в музее, а в гостинице. Потом он рискнул добыть оригинал снимка и уже мог считать себя победителем. Вот тут-то мы и подкинули ему приманку — вторую фотографию.
