Некогда и я спешил с севера на берега Двины, чтобы увидеть те места, образы которых всегда хранил в глубине души. Едва приближался к тем краям, как казалось мне, что дубы и сосны кланялись, приветствуя давно знакомого гостя. Горы и сверкавшие издалека озёра напоминали мне о минувшем. Вот шумит быстротечная река Дрисса, спешит к Двине через густые леса и песчаные боры: хорошо её помню; на том берегу было некогда кострище, сейчас оно уже заросло травой; время стёрло с лица земли ту памятку, но она осталась в моей душе. Она напоминает мне тот год, когда жители этих краёв прятались в лесах от бури Наполеоновской войны.
Вечер был погожий, на западе румянились облака. На песчаном берегу Дриссы готовили ужин; горели сухие сосновые дрова; в тихой воде отражалось пламя. Знакомые и соседи, собравшись в круг, сидели у костра, говорили о вступлении французской армии в Полоцк,[96] о стычках в разных местах Белой Руси; то радость, то печаль, то надежда слышались в их беседе. Меня тем временем занимала серебристая рыбка, что подскакивала над чистою водой, крики птиц в бору и белка, которая, взобравшись на дерево и перескакивая с ветки на ветку, манила меня в лесную чащу. Когда я погнался за этим зверьком, неожиданно вдалеке за бором, где румянился закат, раздался будто гром. Грохотало безостановочно и гулко, словно из-под земли. Удивлённый, бегу я к старшим и спрашиваю, что это значит? Верно, надвигается буря?
Мой отец прервал молчание и молвил:
— Это буря в Клястицах,[97] на Петербургской дороге; из дальних стран пришла она сюда, сея свинцовым градом; но напрасно стремится она на север: встретят её там сильные ветра и морозы.
На лицах у всех была заметна тревога. Испуганные женщины со слезами на глазах шептали молитвы, им думалось, что там каждый залп посылает на тот свет несколько десятков человек. Они дрожали, будто перед Страшным Судом, и вся эта бессонная ночь прошла в разговорах. Старики вспоминали минувшее, задумывались о будущем; какая-то надежда теплилась в их мыслях. Я ж на крыльях хотел бы лететь туда, чтоб увидеть тот театр войны и смелых воинов.
* * *
А вот неподалёку и те чудесные картины заросших гор и долин, в которых серебряные струи вод блестят на солнце словно зеркало. Оттон![98] ты теперь далеко в чужих краях. Вспоминаешь ли ты о красоте отчизны, являются ли тебе в грёзах наши прогулки, мечты, беседы? Тут, пленённые великолепием природы, в каждом уголке мы зрели богов древних римлян и греков; тут была наша Новая Аркадия. Возле тех ручьёв наяды украшали свои волосы водяными лилиями, на лугах танцевали нимфы, а в зарослях бродили козлоногие сатиры. О, счастливые фантазии цветущей юности, когда земля — рай, и повсюду чудеса. Образ Античной Греции и вся её древность возрождались в наших мечтах и беседах. Помнишь, та гора была Олимпом, пристанищем муз и Аполлона; тот украшенный цветами простор мы назвали Темпейской долиной; а там — Фермопилы, где в битве с огромным войском персов погиб с небольшой горсткой воинов царь Спарты Леонид. В этот уголок земли мы хотели перенести все чудеса земного шара.
Помнишь ли тот дивный закат солнца, который видели мы когда-то, навещая эти околицы? Как великолепен и восхитителен был вид неба! Полоса густых туч растянулась над горизонтом, их пламенеющие края горели рубиновым огнём; из облаков лился, подобно водопаду, алый солнечный свет, и, будто на образáх, золотые лучи, разделённые тенями, стремились ввысь. Нас пленила эта прекрасная картина, а тучи всё сгущались, и наконец свет исчез; огонь молнии пробежал по небу, и на западе прокатилось эхо грома. Пастух, посмотрев на небо, сказал: «Будет рябиновая ночь![99]» — и заспешил со своим стадом к деревне. А мы укрылись от бури в доме, который славился добротой и радушием хозяина.
О, какой страх наводит такая рябиновая ночь на люд белорусский! В ту пору, когда в поле поспевает труд пахаря, она, как самый страшный враг, грозит уничтожить все его надежды. Земледелец встречает её, вознося очи к небу, с молитвой на устах под отзвуки церковных колоколов.
Тревожно в доме у нашего хозяина; кошек и собак выгоняют, ибо злой дух, согласно вере местных жителей, убегая от молний, обычно прячется в этих животных; бросают на угли освящённые травы и после каждой молнии с замиранием сердца повторяют молитвы.
