Девять дней подряд бушует штормовой ветер. Через палубу то и дело перекатываются волны. Матросы день и ночь откачивают воду и только сменяют друг друга для короткого отдыха.
В каюте все выглядит так, будто и там до изнеможения неистовствовала буря. Столяр с сыном если не скатываются с коек, то обессиленные лежат с зелеными лицами. Шлиман победил начинавшуюся морскую болезнь строгим голоданием и теперь опять время от времени грызет галету. Он привязал себя к скамье и зубрит испанский учебник. Урывками, когда позволяют условия, он пишет сестрам письмо — разобрать его почти невозможно — и в драматическом тоне повествует о своих приключениях на море.
Одиннадцатого штормовой ветер меняет направление и начинает дуть с севера. Корабль движется теперь почти все время только с одним брамселем. Его все больше относит к югу, хотя штурман твердо держит курс на северо-запад. Матросы озабоченно смотрят вслед стаям чаек. Плохое предзнаменование. В полдень ударяет мороз. «Шесть градусов», — сообщает кто-то. Ветер, дующий со страшной силой, несет снег. Глухо ухают насосы.
В рано наступивших сумерках буря перерастает в ураган. Пронзительно ревет в снастях ветер. Корабль, словно перышко, бросает с волны на волну.
Когда часы столяра показывают шесть, вдруг среди бешеного рева раздается похожий на выстрел треск. Брамсель лопнул, а едва успели поднять запасные паруса, как и их разорвало в клочья.
Столяр кое-как пытается подбодрить плачущего сына, хотя сам и думает, что и впрямь пришла пора готовиться к смерти. Собака, заползшая в каюту, воет, задрав морду.
Кухонный юнга, принесший галеты и горячий чай, подаст их, всхлипывая.
— Это, наверное, последний чай, — лепечет он.
Ночью капитан и младший штурман приходят в каюту. Они расстилают на столе карту, водят по ней пальцами, переглядываются строго и многозначительно. Вдруг старший штурмам распахивает дверь, вместе с ним в каюту врывается поток пенистой ледяной воды.
— Впереди свет!
— Спустить якоря! — орет капитан и выскакивает из каюты.
Скрипят и звенят цепи. На какую-то долю секунды корабль прерывает свой бешеный бег. Раздается треск, едва различимый среди неистовства волн и ветра — оба якоря обрываются.
Корабль, как на крыльях, несется вперед. Шлиман, сохраняя душевное равновесие, продолжает письмо сестрам. Ему ли волноваться? Он ведь плывет теперь навстречу великому своему счастью! Значит, с ним не может приключиться ничего дурного!
Около полуночи капитан распахивает дверь.
— Вы что, с ума сошли, лежите здесь? Медлить больше нельзя! Все наверх!
В этот момент страшный удар сотрясает корпус корабля. Со звоном вылетают стекла, и вода алчно устремляется в каюту. Шлиман вслед за столяром и его сыном едва успевает выскочить наверх — босиком, в рубашке и нижних штанах.
Огромная волна, как зверь, набрасывается на него, катит от борта к борту, ударяет о что-то твердое и оставляет лежать. Цепляясь пальцами рук и ног за доски палубы, он подтягивается к поднявшемуся правому борту и привязывает себя там концом каната. Когда волны не покрывают его с головой и когда смертельный страх на мгновение выпускает его из своих когтей, он вспоминает: прежде в Фюрстенберге он иногда желал, чтобы пришла смерть и избавила бы его от всех невзгод. Теперь она рядом, эта смерть, и сидит, ухмыляясь, на обломке мачты. Ах, как все-таки прекрасна жизнь!
Не переставая, сам по себе, резко и надрывно звонит корабельный колокол. Бриг начинает тонуть. Все забрались на уцелевшие еще мачты. Да, это верное решение. Ничего не видя от соленой воды и снега, Шлиман коченеющими пальцами развязывает канат, чтобы лезть к людям на мачте, когда какой-то огромный невидимый кулак ударяет по днищу корабля. Водоворот увлекает все и вся в бездну.
Шлиману удается вынырнуть. Какое-то время он из последних сил держится на воде. Куда плыть? Ночь непроглядно темна. Вдруг его руки натыкаются на какой-то деревянный предмет. Бочка. Он цепляется за нее, и его куда-то несет течением. Вдруг он слышит голос. Генрих кричит громко, изо всей мочи. Вот перед ним является какая-то тень, но это не волна, вот руки, они втаскивают его в лодку.
