Да ведь можно не только рассказывать, можно многое увидеть собственными глазами! Когда на танцы собирались у Хельдтов, в Анкерсхагене, можно было первым делом обследовать замок. «Смотри, Минна, вот камин, где изжарили пастуха. А теперь пройдем во двор. Там, на стене, выходящей в сад, между окнами второго этажа находится изображение Хеннинга Браденкирла. Здесь тоже своя тайна! Рыцарь-разбойник проливал кровь невинных людей, поэтому ни одна краска не держится на его изображении, сколько бы раз господин фон Ортцен ли приказывал его замазать».
Когда собирались в доме пастора, то можно было с легкой дрожью в сердце попробовать на пруду ногой лед, под которым жила заколдованная русалка со своей серебряной чашей, и постоять под липой. "Смотри-ка, здесь я летом вырезал мои инициалы!» А если отец находился в отъезде, то можно было пробраться в канцелярию, порыться в старых церковных книгах и найти среди причудливых полувыцветших записей давних времен много знакомых фамилий.
Или можно быстро пересечь двор и войти в низенький уютный домик, где живет фрейлейн фон Шрёдер. Несмотря на слепоту и преклонный возраст, она всегда рада приходу детей. На все вопросы о прошлом Анхерсхагена старая женщина дает исчерпывающие ответы. В этом, конечно, нет ничего удивительного: отец ее и дед были здесь пасторами почти целых сто лет. Написанные маслом, они торжественно взирают с портретов, висящих на стенах. Рядом портреты их жен. Бабушка, из старой дворянской семьи, выглядит королевой, но Генрих находит, что портрет матери фрейлейн фон Шрёдер — самая красивая картина из всех. Генрих полагает, что она принадлежит кисти Рафаэля, такой чудесной она ему кажется. Вначале он даже думал о Зевксисе и Апеллесе, но, поскольку госпожа пасторша умерла лишь и 1795 году, он вынужден был отказаться от этого предположения. Более вероятно, что она написана Рафаэлем. Впрочем, портрет имеет поразительное сходство с Минной. Но Минна этого, правда, совершенно не находит: она долго разглядывала себя в висящем рядом зеркале — у нее более темные волосы, чем у женщины на портрете, у нее маленький нос, а у той длинный. Но Генрих настаивает на своем, и Минна, поскольку картина написана, как говорят, знаменитым Рафаэлем, польщенная, соглашается с ним наконец.
А как чудесно сидеть у старого деревенского портного и могильщика! У него только один глаз и одна нога, поэтому люди зовут его Петер Одноногий, — «но ты, Минна, называй его по фамилии Вёллерт, это ему больше нравится». Он, как и все остальные старики в деревне, не умеет ни читать, ни писать. Но даже отец говорил, что если бы Петер Вёллерт кончил бы школу и университет, то из него, несомненно, вышел бы великий ученый. У него удивительная память. Он не раз это доказывал, повторяя пастору слово в слово только что прослушанную проповедь. Весь он, с его беззубым ртом и жидкими прядями седых волос, полон шутками и различными историями. Но рассказывает он их лишь после долгих упрашиваний. Вот, например, удивительная история с аистами.
Было это давным-давно. Петеру Вёллерту пришла счастливая мысль, как решить, наконец, загадку, куда улетают осенью аисты. Вмиг он принес лестницу и забрался на пасторский сарай. Быстро достал из кармана кусок пергамента, где Пранге старательнейше вывел, что, мол мы, портной Вёллерт и причетник Пранге из Анкерсхагена, находящегося в Мекленбург-Шверине, любезно просим хозяина дома, на крыше которого живет зимой наш аист, сообщить, как называется его страна. Эту записку он привязал к ноге аиста. Ну, что еще добавить? Весной, когда аист возвратился обратно, на ноге его была другая записка и там стояло:
«Где Шверин-Мекленбург. у нас вообще не знают,
А ту страну, где аист зимовал,
Страной святого Иоанна у нас называют».
— Где эта страна?
— То-то и оно, Генрих, — ухмыляется старик,— что этого я, к сожалению, так никогда и не смог узнать. Этого не знал ни тогдашний пастор, не знает и твой отец.
— Сидя здесь, этого не узнать, — задумчиво говорит Генрих. — Надо объехать вокруг света и искать. Как ты думаешь, Минна, не сделать ли нам этого и не поискать ли страну святого Иоанна, когда мы вырастем?
