– Что, и вам помогал деньгами?
– Как же! Хорошо помогал, давал сотни на две. Обещал в агенты перевести.
Знакомлюсь с осведомителем из управляющих домами (управдомы). В скученных рабочих жилищах, в условиях постоянного недоедания, в грязи, легко срываются с губ нелестные отзывы о власти, объявившей себя рабоче-крестьянской, пролетарской властью. Управдом или комендант всегда назначался из числа проверенных и готовых служить НКВД людей. В домах есть комнаты для подслушивания и есть, разумеется, доносчики. Я столкнулся с управдомом, который дал донесения чуть ли не на всех жильцов, и донесения такого рода, что положительно всех следовало переарестовать.
– Скажите, товарищ, – спрашиваю я этого энтузиаста доносительства, – почему рабочие так зло ругают власть?
– Да я сам думаю над этим!.. – неуверенно отвечает управдом, пытаясь, по-видимому, быстро сообразить, к чему такой вопрос со стороны чекиста.
– Ну все же, – настаиваю я, – вы всегда с ними, свой для них по положению.
– От плохих условий жизни, я думаю… Угля вот не дают сейчас, а в каморках холод. Пища тоже и зарплата…
В райвоенкомате осведомителем состоял писарь Григорий Фролкин. Я упрекнул его, что мало числится за ним дел, а это не вяжется с тем фактом, что идет мобилизация и через военкомат проходят массы людей. Фролкин сослался на переутомленность: «Сидим дни и ночи». Однако мой упрек задел его за живое.
– А мое последнее донесение у вас, товарищ начальник? – спрашивает меня Фролкин. – Дело интересное, по-моему…
– Нет. О чем и когда?
– Недели полторы, наверно, уже. Дело-то вот какое. Получили мы наряд – мобилизовать пулеметчиков. Наряд попал ко мне, я передал начальнику военкомата. Вдруг узнаю, что он мобилизовал снайперов и люди уже отправлены. Я к нему: ошибка, мол, получилась. А он и ляпнул: «Чем хуже будем комплектовать, товарищ Фролкин, тем скорее освободимся от варварского труда…» «Вот это да!» – подумал я и вижу, что начальник не в себе. Минут через десять-пятнадцать захожу в его кабинет по другому делу, а он сидит и тянет водку – прямо из горлышка. Целый литр у него в руке, наполовину конченный. Дотянул до дна, бросил бутылку и свалился. Я к нему: «Что с вами?» «А, ничего, клади на диван»…
В школе № 54 осведомителем был заведующий учебной частью и тоже снабдил меня ворохом донесений.
Мало-помалу для меня стала ясной картина осведомительной работы в школе. В распоряжении нашего осведомителя всегда имеются навербованные им самим – педагоги и ученики, порою также и родители. Одни выслуживаются перед администрацией школы, другие рассчитывают стать известными нам через администрацию. Ребят втягивают, подсекая их на провинностях, на их ссорах, возбуждая мстительность. Ребята несут в школу и свою обиду – домашнюю, на родителей. Иного комсомольца заставляют ябедничать, воздействуя на «комсомольскую сознательность». Ябедничество вообще – и поощряется, и идеологически обосновывается всем преподавательским коллективом, за редкими исключениями. Сеть получается густая и сложно переплетенная.
Из всех осведомителей произвел на меня хорошее впечатление милиционер. В его деле лежало одно донесение, – должно быть, сугубо вынужденное, написанное под нажимом моего предшественника. Ценности это донесение не представляло никакой – ничего конкретного.
– Что же вы, товарищ, так плохо работаете? – спросил я его при первой встрече.
– Плохо? Да я ведь несу наружную службу, хожу на облавы беспаспортных, день и ночь очереди разгоняю, домой некогда сбегать.
– А со спекуляцией как? Многих привели в отделение?
– Разве же у нас спекулянты?.. За хлебом стоят, а не за промтоварами. Другие водят, только зря, без оснований, хвалили бы их только. Начальник, как машина, отхватывает штрафные по 100 рублей, а неверно это, спекуляции нету.
– Будете со мной работать? – спрашиваю я тоном, разрешающим и отказ, очень уж расположил меня к себе этот «мильтон».
Он понял, что можно рискнуть, так и встрепенулся:
– Товарищ начальник! Освободите меня!.. Не могу я по этой отрасли работать!
– Хорошо, освобождаю, – говорю я и выкладываю пять пачек «Беломорканала».
