— Дисциплина у вас хорошая. Садитесь. Еще не вспомнили?
Молчу.
Ухожу. Добираюсь домой последним трамваем.
В час ночи телефон.
— Это вы, товарищ Бражнев?
— Да, я.
— Будьте добры, придите ко мне к 4.00.
Так продолжалось до 15 мая: трое суток вызовы, а на четвертые — дома, без вызова. Зная, что четвертый день свободный, я отправился с жалобой к прокурору войск НКВД по Харьковской области, но получил ответ: «У меня вашего дела нет. Я думаю, особый уполномоченный еще его не закончил».
— Товарищ прокурор! — взываю я. — До сих пор не знаю, в чем меня обвиняют!..
— Хорошо, я поговорю.
Три дня меня не трогают. 19 мая опять вызов. Являюсь. За столом особого уполномоченного сидит читателю уже известный младший лейтенант государственной безопасности Яневич.
— А! Кажется, уже знакомы?
— Садитесь и рассказывайте правду. Я вам, товарищ Бражнев, о прошлом напоминать не буду. Практику вы, наверно, помните?
— Да, помню.
— Ну вот, теперь мы с вами вдвоем. Курсантов ваших с вами нет, и я думаю, что на меня никто не набросится. Вы обвиняетесь… — он сделал паузу, — вы знаете, в чем вы обвиняетесь?
— Нет.
— В связи с контрреволюционером. Вы помогли ему — прямо или косвенно. Вы выдали паспорт, кому?
— О ком вы говорите, товарищ младший лейтенант?
— Вы знаете, о ком… И мы его нашли.
«Врешь, — думаю, — подлец! По глазам вижу…»
— На каком основании вы дали распоряжение прописать его, а потом выдать пятилетний паспорт? — называет фамилию дяди.
— На том основании, что у человека были похищены документы в дороге и отказать ему — это значит послать на преступление. В советском кодексе говорится: «Не тот преступник, кто сделал преступление, а тот, кто толкнул его на путь преступления».
— Да, я знаю, что вы грамотны, но ваш номер не пройдет, и вы ответите по всей строгости революционного закона… Так вы не хотите признаться?
На 2 июня, в 9.00, мне назначен суд. Прибыл. Примерно через час суд сделал перерыв. Все выходят во двор. Впереди идет председатель суда Мироненко, за ним заседатель из работников НКВД, потом второй заседатель с прокурором. Я плетусь за прокурором и вдруг слышу разговор. Прокурор говорит заседателю: «Надо припаять хорошенько»… Услышав эти слова, я останавливаю их и говорю: «Как же так? Вы же знаете, товарищ прокурор, что по советским законам суд подчиняется только закону. Какое же вы имеете право влиять на заседателя военного трибунала? Я не доверяю данному составу военного трибунала, так как вы, государственный обвинитель, влияете на судей».
— Ах, вы столь грамотны? Хорошо, поговорим позже.
После перерыва прокурор просит слово.
— Я получил дополнительные материалы по обвинению Бражнева, — заявляет он, хотя никаких дополнительных материалов не было. — Прошу суд отложить и, чтобы не помешать ходу следствия, Бражнева необходимо изолировать.
Трибунал согласился. Я был арестован и «черным вороном» доставлен в харьковскую тюрьму, находящуюся на Холодной Горе.
Ровно в половине двенадцатого меня завели в так называемую этапку. Поставив меня лицом к стене, начальник конвоя доложил обо мне начальнику этапа.
— Ага, значит наш бывший? — говорит начальник этапки.
Он подходит ко мне, берет меня за плечи и поворачивает:
— Ну, что же ты?.. Тебе форму доверили, а ты опозорил ее, да и не только опозорил, а смазал честь чекиста. С врагами спутался. Они нашу кровь сосут, а ты им задумал помогать. Да что тебя агитировать? Подними руки вверх. Дай-ка я тебе сделаю шмон.
Перещупав до единого рубца мою одежду, он взялся за туфли.
— Туфли-то хорошие, но им сейчас хана.
Он возвратил мне туфли с оторванными подошвами и без каблуков.
— На тебе твои туфли, да тут тебе ходить некуда. Хорош будешь и в этих. Отведите его, — обратился он к рядовому.
Солдат меня повел по коридору.
— Куда же теперь, гражданин начальник? — спросил я солдата.
— В общую этапную.
Я вошел в общую этапную комнату. На полу, у стен, сидело человек 40 арестованных, середина комнаты была свободна от людей, завалена мусором и оплевана сплошь. Несколько человек поднялись. Подошли ко мне.
— Ну, за что попал, браток?
— За халатность. Кобылу украл, а кнут забыл. Догнали проклятые.
