— Анкету заполняли?
— Да, товарищ начальник.
— Правдиво?
— А как же иначе? — разыгрываю я наивность.
— Можете отвечать по вопросам?
Говорю, что готов, и старший лейтенант что-то сказал шепотом своему соседу справа, лейтенанту. Тот зачем-то поднялся и зачем-то объяснил мне, что комиссия намеревается меня опрашивать, а я должен отвечать — четко и без запинки.
— Вполне готов! — снова выражаю я свою готовность врать.
— Сколько вам лет?
Отвечаю, как сорвавшись с цепи.
— В каком году работали там-то?… Где работал ваш отец в 1918 году?…
Вопросы догоняют один другой, падают, как камни. Отвечаю быстро.
— За что ваш отец подвергался аресту в 1931 году?
От неожиданности я чуть не обезъязычел, но справился и с этим, хорошо рассчитанным, ударом.
— Отец не был арестован ни разу, — с деланным удивлением отвечаю я и чувствую, что вот-вот мог бы и ляпнуть правду — правду о родном отце, не о легендарном. Скосил глаза на стенографистов: строчат.
После получасового состязания мне предложили выйти в коридор.
— Выйдите минут на пять — на десять. Мы вас позовем.
И ровно через 10 минут меня вызвали, чтобы объявить, что я зачислен в школу и обязан явиться 17 сентября. Старший лейтенант коротко осведомил меня об условиях обучения.
— Курсанты состоят на полном иждивении — питание, обмундирование, даже проезд. Курсанты находятся на казарменном положении, выходят в город по отпускам, с субботы на воскресенье дается отпуск с ночевкой. Но, — добавил он строго, — если будете хорошо заниматься, а плохие отметки влекут за собой лишение отпуска. Успешно работая, можете рассчитывать на поощрение в виде — внеочередного отпуска в город, денежной премии, посещения театров и т. п. Само собой разумеется, что и дисциплина должна быть на высоте. Можете идти.
Испытание нервов выдержано, и я бегу домой в безотчетно радостном состоянии духа.
17 сентября 1937 года я перешагнул порог Харьковской межрайонной школы НКВД, чтобы готовиться к карьере чекиста. Сомнения, опасения, вечная настороженность — позади. Все интересы — здесь, в этом здании, вывеска которого отпугивает харьковчан, как всякая с этими вот четырьмя буквами…
Явился к дежурному по школе. Он, справившись у командования о том, принят ли я действительно, сдал меня дневальному, а дневальный отвел в клуб, где и собралось 50 человек новых курсантов.
— Встать! — раздается команда, и в зал входит лейтенант государственной безопасности. Вскоре я знал, что это — товарищ Максименко, начальник-комиссар школы.
Максименко, разрешивший нам снова сесть, ведет беседу на тему — как мы будем жить и учиться. Срок обучения — два года, дисциплина — воинская, положение — казарменное. Обмундирование то же, что у комсостава внутренних войск НКВД, на петлицах трафарет: «X. Ш.» (Харьковская школа). При школе кружки: музыкальный, хоровой, спортивный, есть и кружок танцев, с платным преподаванием. Раз или два в неделю организуются культпоходы в театры, за счет школы. Два-три раза в неделю демонстрируются фильмы — общие и специальные, согласно учебной программе. Раз в неделю — доклад или лекция на темы политического характера. Курсанты составляют две группы, два курса по сто человек. Ежегодно один курс оканчивает школу, а на его место производится прием. До прошлого года набирали только из работников НКВД, а теперь, по решению партии и правительства и согласно указаниям товарища Сталина, набор произведен из числа партийцев и комсомольцев с производства и демобилизованных младших командиров Красной Армии. Имеется библиотека — большой выбор художественной литературы и учебников. Питание не ограничено никакими нормами, оклад 425 рублей.
Начальник-комиссар не забыл ни одной подробности, упомянул даже о том, что курсантам полагается пятидесятипроцентная скидка со стоимости трамвайных билетов. Сделав паузу, он вдруг спросил:
— Кто не желает быть в нашей школе?…
Мертвая тишина.
— Значит, согласны остаться все? — бросает нам Максименко и сходит с трибуны, а затем покидает зал под команду дежурного «встать!».
Дежурный объявляет нам порядок на сегодня. Во-первых, стрижка наголо. Курсант Пришвин взволновался:
