Неожиданно нас отозвали в школу. Являемся. Дежурный регистрирует и отсылает сразу в клуб. Скоро все в сборе, явилось и начальство. Начальник-комиссар держит речь, как ни в чем не бывало, в обычном тоне казенного оратора: дело-то в том, что Ежов, за злоупотребление властью, данной ему народом, и за террор, направленный против народа, снят. Пока он остается народным комиссаром водного транспорта, но его судьба решена: он идет под суд, о чем пока надо молчать.
— Портреты приказываю снять, — разыгрывая уже крайне возмущенного человека, говорит начальник и заключает. — Так поступают партия и правительство с каждым, будь он хоть малый или большой нарком. Но — молчать! Понятно?
Берия был охарактеризован как человек иного склада и старинный друг и соратник Сталина.
Конечно, это ошеломило нас, но, конечно, и не опечалило — мы тогда могли еще думать, что «ежовщина» была, а, значит, — жди лучшего. В школьной жизни отставка Ежова нашла свою проекцию: наши «преступники», Филатов и Панюшкин, были освобождены. Не то чтоб это была амнистия — их приговорили к 20-ти суткам ареста (они их уже отсидели) и… к увольнению из школы. Приказ этот подписал замнаркома комдив Чернышев.
Это радостно взбудоражило всю школу: ребят жалели, кажется, и самые морально нестойкие среди нас. Только гораздо позже поняли мы, что Панюшкину и Филатову так и этак крышка — вольной жизни, той относительно и условно вольной, какою живет гражданское население СССР, им не знать: хвостом потянется история с двумя стопками, и скрыть взыскание им не удастся. Рано или поздно — это пятнышко в биографии поставит точку свободе и, может быть, жизни.
Ибо — «ежовщина» была, есть и будет, пока не рухнет большевизм.
Много было шуму… У самого Северного полюса посадили на льдину экспедицию: Папанин, Федоров, Кренкель и Ширшов. Эта дрейфующая станция вскоре была названа «папанинской», но население уже знало, что из четырех «сидельцев» именно Папанин представлял собою ничто — так себе, комиссарчик. Но, само собою разумеется, судьба экспедиции интересовала всех. И вот 9 февраля 1938 года четверку сняли с льдины близ юго-западного побережья Гренландии. Если раньше было много шуму, то теперь казалось, что вот-вот лопнет земная кора от гвалта, поднятого советской печатью. «Герои» вскоре стали разъезжать оптом и в розницу по городам, произносить речи, далекие по содержанию от какой-либо научности, но преисполненные описаниями быта на льдине и, еще более того — восхвалениями Сталина, партии, правительства. «Большевистское упорство»… «неустанная забота»… «гениальная прозорливость»…
Тем, кто присутствовал на этих «встречах героев», и тем, кто только читал об этом, невольно приходило на ум: «Почему те трое очень уж замкнуты, чересчур уж скромны, поразительно некрасноречивы?»
А Папанин разливался соловьем залетным. Долетел и до нас. Для нас это означало: репетиция.
Встреча должна была произойти на южном вокзале Харькова. Нас ежедневно гоняли туда. Мы окружали вокзал цепью и рассыпались по группам. То строились в ряды, то переходили в определенные места. В конце концов мы зазубрили, кому где торчать.
В день спектакля привокзальная площадь выглядела так: трибуна, кольцо милиции, за ними — кольцо грузовых и легковых авто, третье кольцо — снова из милиционеров, четвертое составляли мы, но переодетые в штатское. Нашей задачей было смешаться с толпой и вести слежку, так сказать, изнутри, подслушивая разговоры, изучая на лицах настроение граждан. Нам было приказано ни больше ни меньше, как… предотвратить нападение!
Рабочие и служащие сходились к площади колоннами, под флагами, плакатами и портретами, но на самой площади колонны расстраивались, и получалось море голов, толпа.
На трибуну взобрался Папанин с двумя компаньонами. Не помню, который из четверых отсутствовал. О ком-то уже тогда поговаривали не очень оптимистично. Не прошло и года, как вообще на поверхности внимания остался только Папанин.
Папанин говорил недолго и говорил бестолково: слушатели переглядывались — варка похлебки, чистка котла (на четыре пальца накипи), отсиживание в палатке из-за боязни попасть в лапы медведя. Ничего о научной работе и почти ничего о научных работниках экспедиции — один Папанин, дядька, кок, уборщик. И — партруководитель, глава.
